Нежность к мертвым

нут формации, пусть эти крупы ползут, отталкиваясь от земли

жилами и смотрят вперед разодранными шеями, пусть… что

Гертруде до Марселя, до его страшного сна? Она здесь, чтобы

прекратить все неловкие попытки объясниться с самой собой.

Она здесь, и она стоит рядом с огромным червем по имени

Марсель в городе под названием Комбре, посреди Темноводья,

тогда как Джекоб Блём — великий господин безумия – где-то

там, где-то far far away и ей все еще есть до этого дело… она не

364

Нежность к мертвым

может собрать свои слова в бусы, не может нанизать одно на

другое… Комбре, крыши, Комбре, башни, Комбре, церковь, на

втором этаже 15 мая они занимались самой лучшей любовью,

Комбре, Марсель, Комбре, три тысячи четыреста шестьдесят

два тела, Комбре, образуют чудовище, Комбре, спящий-спящий

город, где же теперь и куда же теперь… где же спит то, что

дарует покой?

Какими бы ни были законы этого сна, Гертруда знала, что

ответы ждут ее на втором этаже. Стоит подняться по лестнице;

стоит услышать знакомый хруст, о, как Джекоб спотыкался на

этих ступенях, крохотные домики Комбре скроены не по его

габаритам, стоит вернуться в этот дом, в самое сердце музы-

кальной шкатулки, подняться по лестнице, вторая дверь справа,

здесь вежливая семья — один из тех мужчин с виноградниками

и его бесплодная жена — сдала им комнату, именно в эту ком-

нату стоит подняться, на втором этаже — там, где кровать, там,

где занимались любовью, там, где из окна прекрасный вид на

церковь, на Марселя, плачущего в своем бесконечном сне в

скаты старой крыши. Гертруда слышит, как что-то звенит в

этой комнате, будто кусок льда, будто сосулькой бьют о гране-

ный стакан, кто-то нажимает клавишу, призывает ее к себе, и

она отрывает взгляд от Марселя, величественного чудовища,

конвульсий безумного мальчика, ночной тревоги, от ступенча-

той структуры этого храма человеческих тел, и снова идет по

улице. Улица такая же, как тогда; одно лишь существование

Марселя напоминает Гертруде о временных петлях, о темной

тревоге памяти; длинные ногти разрывают кожу, длинные

пальцы держатся за решетки на окнах, только лишь это как-то

напоминает об ирреальности происходящего; в остальном же —

улица заполнена старыми запахами, Гертруда может слышать

слова, произнесенные в прошлом, может слышать запах его

духов, слышать его бас, слышать раскатистый смех, она напо-

минает Орфея, который идет навстречу своему суженому, она

боится оглянуться и увидеть Марселя, пропасть навсегда; она

идет по дороге своего прошлого, протягивает руку и открывает

дверь, обычную дверь, тысячи таких дверей в мире, даже мил-

лионы и больше, но как много в этом рукопожатии с дверной

ручкой, какое все знакомое, будто старый любовник, она всту-

пает в комнату, здесь был господин Блём — когда-то, много

столетий прошло, но для Гертруды не существуют столетия,

365

Илья Данишевский

она поднимается по лестнице, каждый предмет для нее — отго-

лосок давно ушедшего, все идет ко дну ее памяти, все является

указанием, они с Джекобом посещали книжную выставку во

Франкфурте, каждая книга, которую держали его руки — со-

держит в своей фабуле намек на возвращение, он тогда купил:

«Апокалипсис», «Замок», «Без дна», и это слишком сложные

книги, чтобы Гертруда сходу распознала эти откровения в их

страницах, направилась верным вектором; почему-то здесь и

сейчас она снова в точке безумной к нему любви, хотя, каза-

лось бы, все уже отступило и перестало саднить, но теперь этот

период тишины кажется ей вымышленным, снова перед ней

времена, не допускающие отсутствия любви, заполненные ис-

ключительно его благородным именем, Джекоб Блём, она под-

нимается по лестнице, как уже говорилось, вторая дверь напра-

во, распахивает ее в его ожидании и не находит его. Здесь ве-

щи далеких эпох, зонт сушится у окна, как в тот день, когда

сильный ливень застал их во время прогулки, здесь хлеб и

вино на столе, черви ползают по зеленоватым луговинам пле-

сени, здесь постель взлохмачена танцем ведьм, здесь петля

времени сжимается, удушая Гертруду острейшим дежа вю,

здесь на стуле сидит мужчина и в руках его мертвая кукушка,

клюв ее открывается и издает — тот самый пронзительный и