Нежность к мертвым

чаще отчаявшихся женщин, педофилов и детей с умственными

отклонениями. Его детская привязанность к матери выражена в

накопительстве. Марсель рожден суровой эпохой чудовищных

зим, волки, снега и бураны, холода, голод. Он привык собирать

все, что плохо лежит; он заботится о своей матери; ему снится

— каждую секунду ему снится — что когда придет час, он скор-

мит ей свое разросшееся тело. То есть, если ты рассмотришь

эту махину в разрезе, то поймешь, что склад ее достаточно

примитивен: мифический дискурс, чувство вины, помноженное

на бурное воображение Отца, хотя формы Марселя, конечно,

отчасти повторяют восточного дракона. Огромный червь, со-

тканный из гнилого мяса, хочет накормить мамочку падалью…

А она затерялась в эпохах. Папа всегда дурно относился к

женщинам, их фигуры прописывались штрихами, лишь допол-

нительными персонажами по отношению к страдающим безум-

цам — например, Джекобу Блёму — и поэтому никому уже не

узнать, где теперь и существует ли еще мать Марселя. Но я не

слышал, чтобы современность продолжала использовать желез-

ную деву. Скорее всего, она умерла с голоду.

не любят оспу, хотя и возбуждены смачными оргиями в лепрозории),

столь питательна и суггестивна для инфантильных цветов Билитис.

Цветы пожинают на чердаках, выпускных вечерах, раскурочивают

позвонки (прижавшись к дереву), в переписках, по телефону, с незна-

комцем у телефонной будки, иногда руками (влажными пальцами

раздирая заслоны), а засидевшиеся видят себя Избранницами. Двадца-

тисемилетняя Гертруда после бокалов вина, после пронзительных

взглядов, на седьмом свидании, нежно провалилась в дефлорацию и

всплыла наружу совершенно новой. Их «роман» с Джекобом Блёмом

длился год и четыре месяца, в это время он был ее мужчиной, но не

ее творчеством, Гертруда спала внутри кокона, в его руках, распозна-

вала звездную карту его болезни, рассеянную вдоль линии позвоноч-

ника. Его спинной хребет был Сьерра-Маэстрой, на закате кожа отли-

372

Нежность к мертвым

Миз М. Мы ведь говорим об орудии пытки?

Франциск. Убийства. Сладкого и долгого убийства. Но не

подумай, Матильда, что в этом есть какая-либо глупая метафо-

ра. Все это — подлинное изложение истории его рождения. Она

должна показать тебе, насколько извращенным и прямолиней-

ным был подход Отца к сотворению своих первенцев. Именно

так все и было: железная дева мясом жертв откормила сына.

Лиза. Но почему Комбре? Я не понимаю.

вала опасно-красным, туманные глади и вздыбленности спали в его

головокружительной меланхолии; она снимала с него очки — четыре

диоптрии — гладила по лицу, он все еще был просто ее мужчиной,

никакого творчества. Лиловые тени прятались от ее глаз, она могла

позволить себе содержать мужчину, его болезнь — скрытая — будора-

жила ее подниматься на Сьерра-Маэстру, она срывалась вниз, чтобы

вновь начать это плавание. Готовя завтрак, она чувствовала скорый

шторм. Может быть, он спал внутри витрины его интересов — трудно-

сти самоощущения пчелиной матки? восприятие пальцев черно-белым

лицом фортепьяно? чувственные привязанности носок к мужским

ногам? и т.д. — в пещерах, спрятанных воспоминаниях, в огромных

мусорных свалках, внутри клоаки сердца, каналы распустившей вена-

ми повсюду, даже в пальцы, которыми он прижимает к себе Гертруду

— лишь с видимым удовольствием… она ощущала сильные приливы,

она все понимала, она знала название, она слышала имя, старые бума-

ги с шотландскими гербами, его взгляды, когда велосипедист обкручи-

вает дом своим движением, мышцы выгнуты в напряжении и крутят

педали, запахи, латентное движение вслед за этим незнакомцем, а

затем — подавленное темнотой начало — возвращение в комнату Гер-

труды с каким-нибудь нежным словом из книг, которые она читала,он

воровал их с поверхности, ее двухметровый вор, ее кадило, великий

гомофил ее творчества. Она полюбила его, когда Джекоб ушел; это

нормально, женщина всегда любит прошлое, любит время своих юных

песен, любит своего первого пахаря, ее земля — помнит запахи сума-

сшедшего, Джекоб Блём опутал ее воздухом своих легких. Теперь она

любит его сильнее, чем раньше. Но больше всего — за минуту интел-

лектуального восторга, когда рассудок клокочет и пенится, одобряя