Нежность к мертвым

эстетику минуты, секунды, вздоха — за то, КАК он ушел от нее, за те

последовательные и идеальные движения разрыва, за те сакральные и

отлитые из вечности пули, за ту ночь — на раскаленной крыше. Каме-

ра отъезжает в стороны, подает зрительницам носовой платок. Время

паузы, перекура, антракт с плотно набитым плотью кабаком первого

этажа нашего театра. В воздухе — мысли об этой болезни, захватившей

лестницы и подвалы Гертруды. О том, как она протягивала к болез-

373

Илья Данишевский

Франциск. Ты и не должна ничего понимать. Все, что ты

видишь — дурно поставленный сон. Марсель — не создает, но

репрезентирует сны и галлюцинации своих жертв. Ты желала

Комбре, и он дал тебе Комбре. Не думаю, что он имеет какое-

то представление о том, что это и почему ты желала сюда. Он

— это набор мяса с чувственным влечением ко всему детскому,

включая педофилию; все, что несет в себе какое-то отражение

его сиротской судьбы — становится частью Марселя, в бук-

вальном смысле конечно, но ничего иного ему не принадлежит.

Он — это черная туча над средневековым городом, и просто

анатомический парадокс дня сегодняшнего. Убей его, Матиль-

да, время пришло.

Дева Голода. Как?

ням все свои девственные ожидания, о том, как ее тело после извест-

ной эпилоговой ночи рухнуло на шелк постельного белья в новом

качестве, в новой категории, обновленное, изнывающее, изнутри рас-

пираемое то ли любовью, то ли искусством. В этом сумбуре первой

покинутой ночи — она вспоминает, как завоевывала его. Как это легко

— кормить с руки гомофила, как это приятно видеть его старательные

попытки исправиться, помогать этому незрячему находить вход в ее

ясли… и о том, что эта старательность всей силой своего послушания

обращается позже (неизбежно) в ревностное возвращение к своей

природе, силой этого возвращения сокрушает женщину, ненавистью

своего возвращения уничтожая ее стены, ее последние храмы, ее

недавно обретенную римскую империю с абсолютной властью над

бессловесным господином Блёмом; с какой дикой заботливостью он

относится к тем, кто молчанием принимает его недуги, и силой этой

дикости платит потом ударами за молчание; все в этом несправедливо:

разрозненная Гертруда, пытающаяся собрать разрозненного Джекоба,

плачущая от любви, и разрозненный Джекоб, который разрозняет

Гертруду за то, что та переполнилась гордыней и самостью — вздума-

ла, что сумеет его собрать — разрозняет за дерзость; Джекоб, позво-

ляющий себе плакать от настоящей любви, своим плачем повергая

Гертруду в плач… там, на коньке раскаленной крыши. Джекоб всегда

любил картины Джотто. Все происходит по канонам высокого искус-

ства. Она просыпается, а его нет. Он на коньке раскаленной крыши.

То ли воет на луну, то ли пытается завершиться, и все это — в комке

и слизи его надрывного плача по шотландским квадратам; и все это

обрушивается на нее, когда она — облаченная в шифоновую ночнушку

красного цвета — выбирается из постели, чтобы отыскать его. Она

чувствует, что начался шторм. Неясный, но начался. Он не отлучился

374

Нежность к мертвым

Франциск. Это твой сон и твои дворцы памяти. Но я видел

здесь патефон, под его музыку вы с Джекобом Блёмом занима-

лись любовью. Разбуди Марселя.

В этой комнате… когда-то(?), а кажется, что прямо сейчас,

руки Франциска в женском воображении могут стать руками

любого другого мужчины; в женском воображении руки мерт-

вого могут становиться руками прошлого или горячими руками

реальности; в женском сердце нет страха перед умершими, если

умершие своими костями приводят к мужским рукам. Гертруда

не могла оценить красоту систем и изящность математической

тонкости; для нее Народы — оставались неясной метафорой, а

Отец — парафразом предрешенности ее любви к господину

Блёму. Она не осознавала происходящее реальностью или иной

реальностью, скорее символическим рефреном вновь оживаю-

щей любви. Она думала, что разбудить Марселя — значит

уничтожить свои разросшиеся многоступенчатые храмы, мина-

реты которых окровавлены сомнением. Она не знала, что Мар-

сель наделен такими же душевными свойствами, как и она

сама, в этом знании не было нужды, ведь для Гертруды суще-

ствовала только эта комната, существующая одновременно в