Он заказал, что быстрее можно подать и съесть, - котлеты, по-киевски, бисквиты и кофе.
- Знаете, я впервые в ресторане.
- Не много потеряли.
- Нет, я потому... Вам со мною неловко, наверно?
- Неловко? Поглядите на моих друзей. Вон в уголке... Разве не видно, что они умирают от зависти?
- От зависти?
- Конечно. Да и не только они. Разве у кого-нибудь еще есть такая красивая спутница?
- А вы их позовите к нам.
- Не хочу.
Ее рассмешило выражение, с каким сказал это Лютров. В это же самое время Костя Карауш встал и с независимым видом вышел из ресторана.
- А что вы скажете им про меня? Скажите, что мы старые знакомые, ладно?
- Я так и решил. Что вы собираетесь делать в Энске?
- Работать. Я чертежница. До осени поработаю, а потом попытаюсь еще раз поступить в институт. В вечерний.
- Вы уже бывали в Энске?
- Да. Я там часто бываю. Целое лето жила, когда отчим уехал. Он и сейчас в отъезде, работает на севере. Приедет через год... Маме одной скучно.
- Вы бы вместе жили?
- А бабушка? Ей дом жалко. И не хочет она совсем. Когда я как следует устроюсь, я ее к себе заберу. Знаете, какая она хорошая... Я ведь без отца росла, возле нее. Невезучая, да?
- Почему? Я тоже рос без отца, видите, какой вырос,
- Ага, - сказала она и опять засмеялась. Но неожиданно смолкла.
За стулом Лютрова остановился Костя Карауш. То, что у него кто-то за спиной, Лютров понял по выражению веселого недоумения на лице Валерии.
Выждав, когда за столом замолчали, а Лютров повернул к нему голову, Костя склонился, как метрдотель на дипломатическом приеме, и, все еще держа руки за спиной, проговорил:
- Прошу прощения... Несколько мужчин, пожелавших остаться неизвестными, просили передать вашей спутнице... Вы позволите?
- Мы позволим, Валера?
- Позволим!
- В таком разе прошу! - Костя вытянул руку.
- Ой!
В руках у него покачивалось несколько длинноногих красных тюльпанов.
- Ой, спасибо!.. Откуда они?
Костя сделал вид, что открывать тайну ему нельзя, приложил руку к сердцу и, очень довольный исходом миссии, отошел.
- Какой он потешный, этот ваш друг!
- Ага. Одессит, веселый.
- А вы где живете?
- В Энске.
- Вдруг встретимся!
Лютров написал на листке блокнота номер своего телефона и протянул ей.
- Это на случай, если вам опять понадобится провожатый.
- Я и так позвоню. Правда, у мамы нет телефона, но я из автомата, хорошо?
- Лишь бы было слышно.
- Знаете, хорошо все-таки, что я вас увидела. Мне теперь даже смешно, что я боялась, пряталась.
- Ну и слава богу. Я тоже рад, что увидел вас.
Пока они сидели за столом, и потом, когда он провожал ее к обтертому "ЛИ-2" и стоял у трапа в общей очереди, чувствуя безбоязненные прикосновения совсем освоившейся с ним девушки, Лютров проникся уже совсем родственной причастностью к ее отъезду, о чем-то тревожился, а в момент, когда она, еще не протянув руки за чемоданом, вопросительно поглядела на него, испытал такое сильное желание обнять ее, наговорить каких-то благодарных слов, что едва принудил себя отдать ей вещи, и при этом был так растерян, что не слышал сказанного ею на прощанье. А когда увидел ее поднимающейся по трапу, мучительно ждал, что она повернется на прощанье, кивнет ему, но она не повернулась и не кивнула.
Вылетели они в конце следующего дня. Тасманов заправил самолет минимумом топлива, и они поднялись, не пробежав и двух третей взлетной полосы, окатив Перекаты неслыханным здесь ревом двигателей, и резво пошли вверх, оставляя за собой четыре едва приметных дымных следа.
- Надеюсь, еще не капает, уважаемый Иосаф Иванович? - спросил Костя Карауш.
Каждый из экипажа улыбнулся: все подумали об одном и том же.
Когда легли на курс, Лютров повернулся к Чернораю:
- Слава, возьми управление.
- Понял, командир.
Скинув шлем, Лютров привалился к спинке катапультного кресла и прикрыл глаза, повинуясь желанию заново пережить в воображении встречи с Валерией, собрать воедино все, что успел увидеть и узнать об этой девушке с византийскими глазами.
Он не мог поверить, что она надумает ему позвонить. У девушек ее возраста не может быть ничего общего с тридцативосьмилетним мужчиной. Но ведь бывают чудеса? Гай, например... Ведь никому не кажется странным, что, несмотря на ощутимую разницу в возрасте, они живут счастливо?
Лютров шаг за шагом вспоминал минувшие два дня и невесело улыбался про себя: нужно было потерять пятьдесят тонн горючего, сделать вынужденную посадку, рискуя развалить машину, чтобы встретить бывшего курсанта, благодарного ему за то, что он так и не научил его летать, познакомиться с его непростой женой, провести пустую зарю на охоте, растревожиться судьбой совсем незнакомого ему человека - Ирины Ярской, всполошившей в нем все давнее и недавнее, и наконец увидеть Валерию, с ее незащищенностью, доверчивостью к нему, с ее немыслимыми глазами, такую легкую и непрочную среди всего прочного, сработанного на жизнь, что было в доме Колчанова...
Было тягостно от простой, до боли ясной мысли, что по своей вине, по душевному невежеству разминулся где-то в прошлом с такой же, теперь бесконечно далекой от него девушкой.
На женщин, которых знал Лютров в прошлом, при всей корректности отношений с ними, он глядел сквозь дымку известной простоты, чтобы не сказать больше. И не только потому, что в среде курсантов, а потом и женатых друзей в разговорах о женщинах присутствовал налет пренебрежительности, не потому, что связи с женщинами принято было скрывать, как нечто дурное и стыдное, а потому еще, что это дурное и стыдное считалось таким и теми женщинами, которых он знал.
Заканчивая училище, он познакомился и недолго дружил с работницей типографии военного городка, 3вали ее мудрено: Радиолиной. Жила она у старой тетки. Дом их стоял па окраине города, над глухим оврагом. Радиолине боязно было возвращаться туда после работы одной, особенно в осенние вечера. И ему казалось, что поэтому она выбрала его, рослого и сильного.
В замкнутом мирке училища изо дня в день видишь одни и те же лица. Видели друг друга и они. Сначала в каком-нибудь коридоре, неловко пытаясь уступить друг другу дорогу, улыбались. Потом каждый отмечал про себя, что вот-де идет она, они, переглядывались, где-то однажды разговорились, стали здороваться. Случайно встретились в городе. Наконец на правах добрых знакомых сидели рядом на собраниях, ходили в кино - в училище и в городе, ели мороженое, первое послевоенное лакомство, которое можно было купить на улице. Осенью он часто провожал ее. Сначала до калитки дома, потом до крыльца. Там и поцеловались. Она относилась к нему с подкупающей доверчивостью, их отношения, насколько он мог судить, были чистыми, хорошими. Случалось, он с нетерпением ждал вечера, чтобы встретить и проводить ее домой. Было приятно обнимать ее, она не противилась.