Если до того мир с высоты полета был обманчиво мал и игрушечно уютен, как и всякая реальность в оптическом отдалении, то теперь он и вовсе исчезает. На смену приходит чуждая жизни одноцветно-белая материя, инертная в своей жесткости снежная стихия...
Развернувшись над Северным полюсом, "С-44" взял курс на остров Врангеля, а затем в заданный квадрат.
Подходило время первой заправки топливом. За час до оговоренного времени Карауш связался с землей и получил подтверждение о вылете самолета-заправщика.
К району заправки шли сквозь облачность, самолет дважды пересекал зоны обледенения, дважды Тасманов по команде Боровского включал антиобледенители, освобождая от наледи плоскости крыльев и заборники двигателей.
- Леша, помнишь, как искали обледенение? - сказал Карауш.
Было такое. Еще до напоминания Кости Лютров успел подумать, что по "закону стервозности" его величество случай является всегда не вовремя. Когда на том же "С-44" испытывались новые двигатели, это чертово обледенение исчезло по всему Союзу. Сколько раз по команде синоптиков, над чьими душами висел ведущий инженер, вылетали они в указанные районы, сколько раз утюжили небо в облаках, а все напрасно... Не раньше чем в десятый раз они наконец попали в зону обледенения, да такого мощного, что из-за попадания льда в заборники и деформации лопаток компрессоров двигатели один за другим стали терять тягу, два из них пришлось остановить. "По науке, того... пора сигать", - говорил тогда Костя Карауш. Но Лютров решил дотянуть до запасного аэродрома. Это был отличный по результатам полет, двигателисты получили исчерпывающие данные, чтобы довести антиобледенители до кондиции.
- Командир, - доложил Карауш, - самолет-заправщик радирует: в зоне заправки будет вовремя. Просят уточнить: есть ли отклонения от графика?
- Передайте: зона заправки без изменений.
Прошло еще полчаса, и напряженный гул двигателей чуть расслабился. Боровский начал снижение до высоты заправки. Лютров почувствовал то привычное облегчение в теле, что невольно рождает впечатление, будто машина решила передохнуть.
Самолет-заправщик приближался. Справа по борту можно было видеть его силуэт - вытянутую расплывчатую каплю. Потом он переместился вперед, радируя о готовности к работе.
- Вас понял, иду на сближение.
Некоторое время Боровский держал "С-44" в правом пеленге на одной высоте с заправщиком, но по мере уменьшения расстояния снизился, оставляя его вверху и чуть слева от себя.
Остекленная кабина "С-44 с выступающей впереди заправочной штангой медленно, но неизменно двигалась к блистерам кормового оператора заправщика. Когда "С-44" оказался совсем близко и стало казаться, что двум большим самолетам тесно в небе, Лютров услышал голос Боровского:
- Так держать.
Говорил он спокойно, ни на лице, ни в голосе не было и следа волнения, как если бы он запрашивал разрешение на посадку.
А между тем наступали минуты, требующие от него предельной собранности и филигранного мастерства.
Ожидая команд на управление тягой двигателей, Лютров смотрел на командира. Руки Боровского с безукоризненной точностью и как будто сами по себе управляли тяжелым самолетом - то короткими, импульсивными движениями, то плавными, предвосхищающими поведение "С-44" в каждое следующее мгновение. Корабль почти синхронно повторял подчас едва уловимые перемещения заправщика, цепко держась на необходимом для стыковки расстоянии.
Из нижней части фюзеляжа танкера плавно выполз и упруго завис длинный шланг с конусом-раструбом.
- Иду на контакт!
Сообщение Боровского командиру заправщика было
одновременно и командой второму летчику "С-44". Лютров перевел рычаги секторов газа на увеличение оборотов, Корабль послушно надбавил скорости. Конус приближался.
- Внимательнее!.. - говорил Боровский.
После первого же включения заправочная штанга, как притянутая магнитом, резким стреляющим движением впилась в конус.
Вспыхнул сигнал: сцепка. На заправщике одновременно сработала автоматическая система, оповестившая экипаж о готовности к переливу топлива.
С этой секунды нужно было уже без команд следить за оборотами двигателей, чтобы скорость "С-44" была равна скорости заправщика.
По мере перелива летчики танкера должны были сдерживать тенденцию своей машины к наращиванию скорости в связи с потерей веса, а Лютров внимательно прибавлять обороты по мере увеличения веса "С-44".
Подрагивая, стрелки топливомеров ползли кверху, опустошенные емкости быстро пополнялись горючим.
- Бортинженер, как заправка? - спросил Боровский.
- Скорость перелива в норме, - отозвался Тасманов, а вскоре известил: - Заправка окончена.
Лютров слегка убрал газ, "С-44" чуть приотстал, натянул шланг, и конус соскользнул со штанги.
- Как на борту? - спросил командир заправщика, резко уходящего вверх и вправо.
- В норме. Спасибо.
Полет продолжался.
Впереди оставались еще две заправки и тридцать с лишним тысяч километров пути.
Подошло время ужина, но Лютрову не хотелось есть. Он выпил два стакана крепкого чая с лимоном, нехотя пожевал дольку шоколада, всегда почему-то невкусного в полете, отодвинул кресло, вытянулся и прикрыл глаза.
Это была хорошая усталость, и как всегда, когда нужно было отдохнуть в полете, он вытягивался, расслаблял мышцы, и тогда само собой приходило на память все безмятежное: полумрак лунных ночей на море, безлюдье осенних лугов, читаные книги, встречи, прогулки, лица, музыка... Мало-помалу чередование образов обретало зримую ясность, как в сновидении, но это был не сон, он ни на минуту не забывал, где находится, слышал работу двигателей, ощущал вибрацию машины.
Он вспомнил вынужденную посадку в Перекатах, Валерию. Облик девушки уже стирался в памяти, и только пережитое, нежность к ней да сожаление о так и не продолженном знакомстве еще хранилось где-то в душе, уже безнадежное, никому не нужное, как билеты на вчерашнее кино.
Стало немного тоскливо; ему вспомнились луговые дали, чью заповедную первозданность берегут разливы. Человек-строитель сторонится заливных земель, и они, нетронутые, погруженные в песенное безмолвие, вольно стелются по лику земли, украшенные ленивой лентой реки... Хорошо на пойменных лугах осенью. Осенние утра там долгие, молчание дней бесконечно. Тихо блестят луговые озера, слепыми избами уходят за горизонт несчетные стога сена. На одном непременно сыщется недвижный силуэт ястреба, вскинувшего хищную голову. И никак не поймешь, что он делает: спит, ждет восхода солнца, высматривает добычу? Или и ему не чуждо очарование луговых далей, в созерцание которых он погружен, как индийский святой в нирвану?