Вспомните о том, что я сказал вам, прежде, чем решите тронуть ее. Это может не понравиться боссу, а вы сами знаете, что из этого получится.
— Хорошо, буду помнить, — зло усмехнулся шериф. — А теперь уезжайте, пока кто-нибудь не увидел экипаж возле тюрьмы.
А как насчет того заключенного, который кричал? Он ничего не расскажет?
— Я помещу женщину в отдельную камеру, а ему объясню, что ее освободили. Больше никто не будет знать, что она здесь.
К отчаянию Саманты Вильсон вручил шерифу ключи от наручников, официально передав ее в его распоряжение.
— Найдутся у вас одеяла для нее? Боссу не понравится, если женщина заболеет и умрет. Он только хочет, чтобы она получила хороший урок.
— Одеяла у нас есть, — раздраженно ответил шериф. — А теперь уезжайте быстрее.
Вильсон какое-то мгновение помедлил, еще раз посмотрев на Саманту, словно раздумывая: не забрать ли ее с собой, но потом резко повернулся и вышел. Сердце женщины сжалось от отчаяния и страха.
— Пошли, — приказал шериф, направляясь к двери в углу комнаты.
В нос Саманте ударил застарелый запах сырости и плесени. Продолжая держать женщину за руку, шериф подталкивал ее вперед. Они спустились по узкой деревянной лестнице в небольшую комнату с земляным полом.
— Теперь направо, — подсказал шериф, зажигая фонарь и вешая его на стену; Саманта с ужасом заметила, как в щель прошмыгнула крыса.
В следующей комнате Стивене зажег еще одну лампу и подтолкнул женщину к единственной камере, находившейся здесь. Деревянные балки помещения были покрыты плесенью. Шериф открыл дверь камеры, ввел Саманту внутрь и только после этого снял наручники.
— Здесь есть все, что вам нужно: матрац, несколько одеял, горшок для личных нужд и тазик для умывания. Каждое утро я буду приносить кувшин с водой. Кормить вас будут два раза в день; в полдень и вечером. И не пытайтесь кричать, вас здесь никто не услышит. В крайнем случае, я скажу, что в камере сидит сумасшедшая. Эта камера фактически находится не в самой тюрьме, а под землей. А оттуда вряд ли что можно услышать.
Шериф вышел и закрыл камеру на замок.
— Приятного вам сна.
Саманта смотрела ему вслед, вслушиваясь, как закрывается дверь второй комнаты. Наконец, все погрузилось в полную тишину, которую лишь изредка нарушало повизгивание крысы. Саманта благодарила Бога, что шериф, по крайней мере, оставил зажженным фонарь. Жизнь повернулась так, что ей теперь приходилось радоваться даже таким незначительным вещам.
Саманта подошла к матрацу и подняла одеяла, чтобы удостовериться, нет ли там клопов или мышей. Ничего не обнаружив, она опустилась на постель и осмотрела комнату: стены, потолок — из отсыревшего кирпича, пол — земляной. Действительно, ее словно похоронили заживо. Саманта почувствовала, как зашевелился ребенок, и приложила к животу руку. Господи, неужели ему придется родиться в таком ужасном месте? Выполнит ли человек, назвавшийся Джо, свое обещание? Сообщит ли он кому-нибудь, где она находится? Это была ее единственная надежда.
— Блейк, — простонала Саманта.
Не может быть, чтобы он умер. Как ей жить без него? Саманта не могла больше сдерживаться. Ужас всего произошедшего за последние часы и ее настоящее положение усугубили отчаяние. Блейк не придет за ней, не придет никогда! Сотрясаемая беззвучными рыданиями, Саманта легла на матрац, пытаясь успокоиться, боясь, что может потерять ребенка. Но слезы продолжали бежать из ее глаз, слезы безнадежности и мучительного одиночества. Саманта уткнулась в подушку, стараясь представить себя в нежных объятиях Блейка.
Глава 21
Более трех недель Блейк находился между жизнью и смертью, желая временами, чтобы индейцы пристрелили его, избавив тем самым от невыносимой боли. Первые несколько дней страдания Блейка были настолько мучительны, что он лишь смутно осознавал, что лежит в вигваме. За ним ухаживала старая индейская женщина, покрывая его раны ужасно вонючей целебной мазью. Со временем Блейк привык к едкому запаху, тем более, что мазь хорошо снимала боль.
Рана в боку уже начинала заживать, но по всему телу остались рубцы, кожа на которых была такой тонкой и натянутой, что это делало болезненным каждое движение. Индейцы рассказали Блейку, что он чуть не умер от потери крови, раны его загноились, и малейшее прикосновение к ним — чтобы нанести мазь — причиняло ему невыносимые страдания. Первые несколько дней Блейк был в бреду и лихорадке, смерть подстерегала его, не отпуская от себя.
Наконец, раны начали покрываться струпьями, но несмотря на это боль по-прежнему оставалась невыносимой. Шрамы от ударов хлыста оказались очень глубокими, все тело Блейка горело, как в огне. Его словно избили дубинкой. Очень долго не проходила и боль в спине. Сейчас она значительно уменьшилась, но теперь Блейка мучил страшный зуд: под струпьями начала образовываться новая кожа.