Вышли мы втроем. Сначала по пятачку покрутились. Федя и начал свои подковырочки.
— Ну что, друг Костя, добился казачьих вольностей, значит?
— Каждый живет, как может, — Костя отвечает.
— А не как хочет?
— И как хочет, если может.
— А я вот хочу, но не могу. Понимаешь, трусоват я, крови во мне заячьей многовато. И свою драгоценную жизнь, одну-единственную, даже на две чужих обменивать не хочу. И другие тоже хотят жить вольно, но вот не могут, — смеется Федя, а рожа у него такая хитрая, скуластая. Попервости он простоватым кажется, но жох-мужик.
— Тем хуже для них, — Костя отвечает.
— Да, им-то худо, дальше некуда. Ну, а может так быть, что всем худо, а одному хорошо?
— Это зависит от ситуации, — Костя говорит. — И от того, кто этот один.
— Да, — говорит Федя, — теперь я понял, не народоволец ты.
— А я тебе что говорил? — смеется Костя.
— Ну, а этот-то один, при удачной ситуации, сам не пойдет дань собирать, как думаешь?
Ну тут Костя обозлился.
— Что ты, — говорит, — меня воспитываешь? Я сам могу душеспасительные беседы проводить; у меня высшее образование как-никак.
— Ладно, — говорит Федя, — не сердись. Пойдем лучше чай пить. Дело не в образовании.
Пришли мы в Федин барак, пьем кипяточек с конфетками, с хлебом. Федя мне про делянку новую рассказывает, какую их бригаде отвели. А Костя сидит, задумался. Федя про свое звено бухтит, что мужик к мужику, все работяги крепкие. А Костя вдруг спрашивает:
— Федя, а если я тебя сейчас бить начну, что будет?
Ну, у меня чуть зенки не выскочили: думаю, чего это он, может, и правда, чокнутый?
А Федя, залыбился так, будто Костя его целовать обещался.
— Что ж, — говорит, — попробуй. Я не обижусь.
— Спасибо за чаек, — Костя говорит, — заходи, в долгу не будем.
— Зайду, — Федя отвечает.
Встали мы и подались к себе. Я иду, глазами лупаю. Ничего я тогда не расчухал, а еще думал, что понимаю, чем щи хлебать.
А Костя мне говорит:
— Ты извини, что переживать тебя заставил сегодня. Я же говорил, чтоб ты в ларек шел. Мало ли чего могло случиться. Я тебя не хотел под колун подвести.
А мне обидно стало, что он меня ни за что считает, я и сказал:
— Конечно, твоей дерзости у меня нету, но товарищей я не бросаю, хоть они и дураки иногда бывают.
Костя так посмотрел на меня косяком и лыбится. Ничего не сказал.
Ну, живем, отбываем срок. Лес растет, мы его пилим. Задружили мы с Федей крепко. С работы придем, баланду приговорим, отогреемся малость, а потом — либо по пятачку крутимся вместе, либо к нему в барак, либо он к нам.
У Феди в бараке почти все блатные, которые на колонне, жили. Еще бы, самая богатая бригада. А они, стервы, как крысы на сало, — всегда, где посытнее, кучуются. Это наш барак Самовар один держал, но ему одному только-только хватало. У нас-то победней были работяги.
Вот живем, значит. Ну, не то чтобы очень кучеряво, но кипяточек без хлебушка не пьем. Мужики сильно Костю зауважали. Оно и понятно. Бывало, куда ни придем, в столовую ли, кино ли на зону привезут — везде почет. Мужики тесно сидят, а все равно раздвинутся, нам с Костей место дадут. И блатные с ним ласково держались, как будто ничего не было. А куда им деваться, раз допустили? Тогда-то у них душонки жим-жим сыграли, а теперь-то поздно воевать с Костей, что упустишь — не вернешь. Да и здорово Костю полюбили на колонне, даже мусора с ним как-то обходительно обращались. Они ведь все знают, что на колонне заварилось и кто чем дышит. Ну, это, конечно, младший надзор, кто к зэкам поближе, а начальство не тем занято. Ему план давай, чтоб в приказе по управлению ОЛП первым был, и чтобы на погоны звездочку следующую в срок навесили.
Ну вот, ходим в гости, живем. Костяша поразговорчивее с мужиками стал, то позубоскалит с кем-нибудь, то за жизнь побазарит, и вроде уже не блатные на колонне верх держат, а Костя с Федей. Федя-то давно в авторитете был. Но все идет, как было. Блатные шустрят, за получку жмут, с посылок тоже отметают. Так и зима прошла.
Весной нас на биржу выгнали, штабеля раскатывать к берегу поближе, чтобы талая вода баланы подхватила. Ну, известно, это не на повале: заработков никаких, только баланду-гарантийку и зарабатывали, а гнулись дай бог. Весна для вальщика самое трубовое время. В лесу-то мокреть целый месяц и больше. Ну и работяги злые, голодные. В зоне сосаловка началась — ни курить, ни жрать.
И тут начало до меня доходить что-то. Я ведь до этого не очень прислушивался, о чем это Федя и Костя с мужиками базарят. Думал, авторитетные хлопцы, так, работягам уважение оказывают. А тут разок слышу, мужик пожаловался, уши, дескать, опухли — курить нечего. А Костя ему говорит: