— Таким лучком пилить не годится. Пойдем, сходим к инструментальщику, а то я новый — он пошлет меня подальше.
Пошли. У нас инструменталка тут же в делянке была — фургон зимой на волокуше притащили, — а дед — бесконвойник. Ну, заходим к нему, и Костя так с ним по-культурному: «Здравствуйте, отец», — все с червей, с червей к нему заходит. Ведь раньше у хозяина как: в чужое дело не суйся, хоть больше знаешь, а то подумают, что подкапываешься, на это место мылишься. Но как-то поговорили они со стариком. Старик-то латыш, куркуль; они народ честный, но, чтобы в их дело совались, не любят. А Костя ему что-то за Латвию сказал, про какого-то артиста либо профессора. Слово за слово, смотрю, старик растаял. А Костя его уже дед Янис зовет. И дед кисет достает, закурить дает и мне тоже. А с табачком в то время на командировке ох и туго было. Ну задымили, уже вроде свои люди, и тут Костя стал объяснять, что, как дед лучки точит и разводит, так только зимой пилить можно, а летом-осенью по-другому надо, и так складно говорит, что старик его слушает и кивает, поддакивает. Потом признался, что уже сам думал, как бы лучше заточить, пробовал и так и сяк, а только хуже получалось.
Костя и спрашивает:
— Есть полотно новое? Давайте покажу, — сел за тисочки, взял напильник.
Знаете, хлопцы, видал я руки разные, сам сколько лет карманничаю, да и артистов тех еще знал, но таких рук, как у него, не видал. Я цигарку дотянуть не успел, а он уже заточил и зуб развел на новом полотне. Ну натянули они лучок; Костя средник настроил, подогнал, вышли попробовать. Сначала Костя одну лесинку свалил, так сантиметров на сорок. Потом — старик, потом — я. Лучок идет будто по маслу. И смола почти не липнет, не успевает вытечь. Старик взял лучок и смотрит на полотно, смотрит. Потом говорит:
— Да, у меня так не выйдет, тут рука верная нужна.
А Костя смеется:
— Верная рука нужна, когда карты тасуешь. Получится, попробуйте, в случае чего, я помогу, подойдете.
В общем, научил старика. Через неделю вся бригада такими лучками пилила, и полегче стало и кубов больше. А Костя сам помалкивал, что он это научил инструментальщика, но разве от людей скроешь, там, что и в голове у тебя и то прочтут.
Закорешили мы с ним, стали жрать вместе. Только я-то понимал, что это он со мной так, потому что я к нему с душой, но делиться со мной избегал. Он вообще мало про себя говорил. Я догадывался, что мужик он не простой, грамотный, но, чем по свободе занимался, не поймешь. Ясно, что не наш брат бродяга, но кто-что не разберешь. Оно у хозяина и не важно. Там не спрашивают, кем был на воле. Там в корень смотрят, что ты за обезьяна? Бывали разные тузы, уж такие по воле воротилы, директора всякие, начальники, а здесь они хуже хмырей считались. У хозяина чинов не признают — какая натура, такая и цена тебе. И хоть ты кем был на воле, а если душонка дрянь, то все тебя презирать будут.
Да… А Костю сразу как-то зауважали, хоть и не выкобенивался он. Жил тихо. С делянки придем, поедим, и все — по нарам, а он книжки читал. Сядет к свету поближе и читает. У него шнырь в КВЧ на крюку был, в любое время ему книжки давал. В карты он не играл, но в шахматы ему на всей командировке попутчика не было, даже и близко не подходил никто. У нас там во все под интерес шпилят: и в домино, и в шашки, и в шахматы. Оно ведь проще, чем в карты. За них пятерик строгача отхватить можно, а в шахматы играешь, так надзор еще сам остановится, посмотрит. Знает, что под интерес играют, но молчит. Во-первых, они не запрещены по режиму, а потом из-за шахмат никогда шумка не бывало, а за карты эти и резались и носы друг другу откусывали. Да…
Так вот сначала и к Косте игроки приставали. Свежего человека всегда охота пощупать, да и занятнее с незнакомым играть. Ведь так-то игроки на колонне давно знают, кто чем дышит. Я, скажем, если знаю, что слаб против тебя, то и не сяду с тобой. Ну, Костя все отказывался, а они же настырные, пристают и пристают. Надоело ему. Он и сказал, чтобы садились все разом, каждый значит с доской, и он будет играть против всех. Если больше одной партии из пяти проиграет, то все с себя отдаст, а если нет, то больше они с ним под интерес играть не будут. Сели против него двенадцать человек играть, шахматисты на нашей колонне самые центровые, а Костя их за час обыграл. Они на нарах сидели на нижних, а он в проходе ходил и переставлял деревяшки. Народу в барак полкомандировки набилось; все молчали, ждали — игра долгая, переживательная будет. А она раз-два и кончилась. Все даже обиделись, будто их обыграл Костя. Потом игрочишек наших долго заводили, дескать, вам из дерьма надо шахматы слепить и долго в них учиться, прежде чем с таким игроком сесть. Ну вот с тех пор с ним никто под интерес играть не садился, а так он играл всегда, фору давал и обыгрывал. Ну это еще в первые дни, как он этапом пришел, было, и уж за это его сразу зауважали.