В таких размышлениях незаметно проходит дорога до хижины.
В наши дни новости распространяются быстро, думает Томас Стеррок. Даже там, где нет ни простых, ни железных дорог, новости или их призрачные родственницы — сплетни разлетаются, как молнии, на огромные расстояния. Удивительное явление, и кто-то сможет извлечь выгоду благодаря прилежному уму, такому, как у него. Возможно, короткая монография? Если сделать занимательно, «Глоуб» или «Стар» вполне могут заинтересоваться таким материалом.
Последние несколько лет он время от времени позволял себе думать, что с возрастом выглядит все более благообразно. Его чуть длинноватые седые волосы зачесаны за уши, открывая высокий изысканный лоб. Пальто у него старомодное, но отлично скроенное и вполне щегольское, темно-синее, в цвет глаз, ничуть не менее зорких, чем тридцать лет назад. Брюки тоже опрятные. В его тонко выточенном и благородно обветренном лице есть что-то ястребиное. Пыльное мутное зеркало, висящее напротив, напоминает ему, что даже в нынешних затруднительных обстоятельствах он — редкий образчик человеческой породы. Это тайное тщеславие, которым он изредка тешит себя, стало для него маленьким (и, что важнее, бесплатным) удовольствием, вызывающим снисходительную улыбку. «До чего ж ты нелепый старикан», — мысленно говорит он своему отражению и потягивает остывший кофе.
Томас Стеррок занимается своим обычным делом, а именно — сидит в слегка обветшалых кафе (сегодняшнее называется «Восходящее солнце»), растягивая на час или два единственную чашку кофе. Откуда только не приходят новости и слухи, размышляет он, вдруг прислушавшись к доносящемуся из-за спины разговору. Он не подслушивал — до такого он никогда не опускался, — но что-то привлекло его блуждающее сознание, и теперь он пытается сообразить, что же именно его зацепило… Колфилд, вот что это, кто-то упомянул Колфилд. Стеррок, чей разум, как и чувство стиля в одежде, ничуть не угас с годами, знал кой-кого из тамошних жителей, хотя и не видел их некоторое время.
— Говорят, там было что-то ужасное. Все в крови, стены и вообще все вокруг… должно быть, индейские налетчики.
(Ну, такой разговор послушать не грех.)
— Оставили гнить в хижине… несколько дней. Мухи кишели вокруг, облепили, словно попоной. Представь себе запашок.
Собеседник кивает.
— Ни за что ни про что, и ничего не украдено.
— Господи, скоро у нас будет не лучше, чем у соседей в Штатах. Каждые пять минут то войны, то революции.
— А не мог это быть один из тех дезертиров?
— Торговцы лезут на рожон, связываются с кем попало… Иностранцы, наверное, с ними никогда не знаешь…
— До чего мы докатимся…
И так далее, и тому подобное.
Стеррок, и до того навостривший уши, весь обратился в слух. Еще несколько минут пустопорожней болтовни о том, куда катится мир, и он не выдержал:
— Извините меня, джентльмены…
Повернувшись, он обращается к двум типам, которых обычно предпочитает не замечать: коммивояжеры, судя по дешевой, но с претензиями одежде и низкопробным манерам.
— Прошу прощения. Я понимаю, насколько неприлично незнакомцу вмешиваться в чужой разговор, но у меня личный интерес в предмете вашего обсуждения. Видите ли, я веду кой-какие дела с торговцем, живущим близ Колфилда, так что не мог не обратить внимания на исключительно яркое описание в высшей степени скандального и трагического происшествия. Получается, я волей-неволей вовлечен в эту историю и надеюсь только, что она никак не касается моего знакомого…
Туповатые коммивояжеры совершенно ошарашены подобным красноречием, какое нечасто услышишь в стенах «Восходящего солнца». Первым приходит в себя рассказчик и пялится на свисавшую со спинки стула манжету Стеррока. Стеррок моментально прослеживает этот взгляд, сопровождаемый наклоном головы и после короткой созерцательной паузы вернувшийся к лицу Стеррока. Торгаш тут же просчитал вероятность финансовой выгоды от продажи информации этому человеку — выгоды невеликой, судя по состоянию манжеты, хотя голос у этого янки с Восточного побережья многообещающий. Он вздыхает, но побеждает естественная радость поделиться плохими новостями.