Глаза Гатри сузились.
— Мои причины — это мое дело, — сказал он ровно.
— Прекрасно! — Дороти вскочила со своего места, сердитая и уязвленная тем, как Гатри просто-напросто заткнул ей рот. Ей казалось, что они доверяют друг другу гораздо больше. — Не важно, что я мечтала об этой вечеринке! Нет, я должна торчать дома, пока ты не созреешь для выхода в свет!
— Если ты так отчаянно рвешься из дома, можешь идти. Никто тебя не держит, — резко ответил Гатри.
— И пойду!
С минуту они молча глядели друг на друга.
— Я мог бы предвидеть, что ты попадешься на удочку Боба, — сказал он с укором. — Тебе же нравятся холеные и утонченные мужчины. Готов поспорить, что Ральф был именно таким.
Гатри был абсолютно прав: Боб именно Ральфа напомнил ей тогда, в магазинчике. Но Дороти вовсе не собиралась признаваться в этом.
— Если бы мне нравилась холеность и утонченность, я не была бы с тобой, — отозвалась она неприязненно. — К тому же я не могу понять, каким образом приглашение на день рождения жены может быть «удочкой»! А также я не могу понять, почему должна отказываться от возможности пообщаться с людьми лишь только потому, что ты глуп и твердолоб, что не можешь составить мне компанию.
Повернувшись, она направилась на кухню, гневно хлопнув дверью у него перед носом. Глаза ее, наполненные слезами, метали молнии. Она не могла понять, с чего это вдруг Гатри занял такую несносную позицию, и была оскорблена его нежеланием что-либо объяснить ей. Неужели они были недостаточно близки, чтобы не иметь друг от друга секретов?
За ужином обстановка была напряженной, по крайней мере для Дороти. У Гатри вокруг рта легли маленькие складки, однако ничто другое не выдавало его, и он был в состоянии вести неторопливую беседу о племенных быках. Дороти чувствовала, что вот-вот взорвется. Как он мог делать вид, что ничего не произошло! Она была потрясена и шокирована тем, как внезапно вспыхнула между ними ссора, и если бы Гатри имел хотя бы немного совести, он бы тоже переживал это.
Но его безразличие лишь еще больше злило Дороти, и когда Гатри заявил после ужина, что намерен более возвращаться к этому вопросу, она отправилась в свою старую спальню. Комната показалась ей тусклой и невеселой.
Дороти ворочалась с боку на бок, изнывая от тоски и одиночества, но гордость не позволяла ей первой сделать шаг к примирению. Почему он не мог прийти и извиниться перед ней? Она напряженно вслушивалась, не раздаются ли за дверью его шаги, не до ее ушей донесся лишь звук закрываемой двери и щелчок выключателя.
И на следующим день было не лучше. Гатри холодно пожелал ей доброго утра и продолжал обсуждать работу, которую предстояло сделать за день. После такого обращения Дороти сжала зубы и подумала, что напрасно она была так глупа, пролежав всю ночь без сна, гадая, страдает ли Гатри без нее. Конечно же нет, достаточно посмотреть На него, свежего, прекрасно выспавшегося, а теперь ему еще не терпится побыстрее отправиться на работу.
Все краски дня поблекли в глазах Дороти. Неужели она просто нафантазировала, что Гатри любит ее? Почему он никогда ей этого не говорил? Мрачное подозрение закралось в сердце Дороти. Она жалела, что вообще поехала в этот Уинтон и встретила Боба Фиоре, пригласившего ее на барбекю. Ей вообще ничего не хотелось делать без Гатри. Просто глупо ссориться из-за такой ерунды, решила она. Ну и что, что он не захотел рассказывать ей про Боба? Что это значило по сравнению с их счастьем? И почему она должна ждать, пока он первый признается ей в любви? Она может сама признаться ему. Какой смысл проявлять гордость, если это только делает ее несчастной? Дороти смотрела, как над водой пролетает пеликан, но мысли ее были заняты совсем другим. Как только Гатри вернется, она скажет ему, что он для нее дороже всех вечеринок, вместе взятых.
Она ждала его на веранде, он вернулся позже обычного, небо было освещено лишь полоской красного зарева над горизонтом.
Гатри остановился, увидев, как Дороти поднялась ему навстречу из темноты, и несколько мгновений они просто стояли и смотрели друг на друга. Он казался уставшим, и сердце Дороти сжалось при мысли, что, может быть, и он не спал этой ночью.
— Привет, — проговорил он осторожно.
— Привет. — Ее решимость пропала, уступив место какой-то глупой, нелепой застенчивости. — Ты поздно сегодня!
— Мы чинили забор, — сказал он. — Обратная дорога заняла у меня час; другие тоже опоздают. Обед может подождать?
Дороти кивнула. Эта подчеркнутая вежливость была еще хуже, чем ссора. Как можно признаться в любви этому холодному отчужденному человеку?