С некоторым усилием он заставил себя завести машину и выехать задним ходом на улицу. Он должен помнить – это все ничего не значит. Она и раньше так уже поступала, и он оставил ее в прошлом, подобно тому, как вычеркнул бы безнадежный долг из гроссбуха.
Он медленно ехал по центру города, делая вид, что погружен в свои мысли; заехал в деловой квартал. Улицы были почти пустынны;
изредка попадались люди, высыпавшие на улицу после окончания сеанса в кинематографе, у бильярдных слонялись чахоточные или же спортивного вида юнцы. Из салунов – обителей с горящими грязно-желтым светом, немытыми окнами – доносился звон стаканов и стук кулаков о барные стойки.
Она пристально смотрела на него, и тишина становилась неудобной, но, даже когда их отношения достигли низшей точки, он был не в силах осквернить этот миг банальными словами. У поворота он развернул машину и повел ее по уличным зигзагам обратно к «Университетскому клубу».
– Ты скучал по мне? – вдруг спросила она.
– Все по тебе скучали.
Он подумал: знает ли она об Ирен Ширер? Она вернулась лишь вчера, а уехала практически в день его помолвки.
– Что за ответ! – грустно, но без грусти, рассмеялась Джуди. Затем она вопросительно на него посмотрела.
Он притворился, что внимательно изучает что-то на панели управления.
– Ты стал красивее, чем раньше, – задумчиво сказала она. – Декстер, у тебя такие выразительные глаза…
Он мог бы рассмеяться, но не стал. Такое обычно говорят юным студентам. И все же это его тронуло.
– Я ужасно устала от своей жизни, милый. – Она всех звала «милый», придавая этому ласковому слову легкомысленный оттенок товарищества, но для каждого он звучал по-своему. – Давай поженимся?
Эта прямота привела его в замешательство. Он должен был на это сказать, что собирается жениться на другой, но он не смог ей этого сказать. И в то же время он мог бы с легкостью поклясться, что никогда ее не любил.
– Мне кажется, мы бы поладили, – продолжила она все тем же тоном. – Хотя, быть может, ты меня совсем забыл и влюбился в другую?
Очевидно, что ее уверенность была безмерна. В сущности, она ему сказала, что никогда не поверит, что такая ситуация имела право на существование, и даже если это правда, она считает, что он вел себя, как невоспитанный ребенок – скорее всего, чтобы порисоваться. А она его простит, потому что все это не имеет никакого значения и может быть с легкостью отброшено и забыто.
– Разумеется, ты никогда не смог бы полюбить никого, кроме меня, – продолжила она. – Мне нравится, как ты меня любишь. Ах, Декстер, ты не забыл, что было в прошлом году?
– Нет, не забыл.
– И я тоже!
Действительно ли она что-то чувствовала – или же она просто увлеклась своим актерством?
– Ах, нам бы вновь стать такими, как тогда! – сказала она; он заставил себя ответить:
– Не думаю, что у нас получится.
– Наверное, нет… Я слышала, ты тут вовсю приударял за Ирен Ширер?
Имя она произнесла без всякого ударения, но Декстеру вдруг стало стыдно.
– Ах, отвези меня домой! – вдруг воскликнула Джуди. – Не хочу я возвращаться на эти идиотские танцы – там ведь одни дети!
Затем, когда он свернул на улицу, шедшую к жилым кварталам, Джуди принялась тихо и беззвучно плакать. Он никогда раньше не видел ее слез.
Улицы становились светлее, вокруг стали неясно вырисовываться жилища богачей; он остановил автомобиль перед высоким белым особняком Мортимера Джонса – дремлющим, великолепным, словно натертым до блеска влажным лунным светом. Массивность этого особняка поразила Декстера. Мощные стены, стальные балки, широта, размеры и пышность здания создавали контрастный фон для юной красавицы, сидевшей рядом с ним. Дом был прочен для того, чтобы подчеркнуть ее хрупкость, словно демонстрируя, какой ветер может подняться от крыльев бабочки.
Он сидел совершенно неподвижно, в диком напряжении; он боялся: стоит ему хоть шелохнуться, и она непременно окажется в его объятиях. Две слезинки скатились по ее мокрому лицу и задрожали над верхней губой.
– Я ведь красивее всех, – прерывающимся голосом сказала она, – так почему же я не могу быть счастливой? – Ее мокрые от слез глаза лишали его твердости; уголки губ медленно опустились вниз с прелестной печалью. – Декстер, я выйду за тебя, если ты захочешь! Ты, наверное, думаешь, что я того не стою, но я ведь стану твоей красавицей, Декстер!
Гневные, гордые, страстные, враждебные и нежные слова – сразу миллион слов готов был сорваться с его губ. Затем нахлынула волна чистого чувства, унося с собой последние остатки мудрости, приличий, сомнений и чести. С ним ведь говорила его девушка, его единственная, его прелесть, его радость!