- Это временно, – я вздрогнул, обнаружив рядом с собой Торнфильда, за время путешествия я привык думать, что его нет. – Здесь обнаружена крупная золотая жила.
Я бросил на него взгляд и внутренне сжался. Глаза у него… голодные.
– Прошу, – он указал на один из особнячков, – наш временный дом, жена моя.
Господи, сколько сарказма было в этом голосе. Что-то мне не хочется заходить внутрь. Ощущение, что за мной захлопнулась клетка.
Теплая, наполненная звуками ночь окутала меня, когда я открыл окно. Плотный густой запах нагретой за день земли и растений проник в нос, мне захотелось втянуть его ноздрями, впитать, завернуться в него, как в одеяло зимней ночью. Я обнял себя за плечи, чувствуя прохладу ткани под пальцами, и удовлетворенно вздохнул, продолжая вглядываться в темноту и слушать «серенады» местных полуночников. Слабый свет от свечи мешал хоть что-то рассмотреть вдали, и я хотел уже затушить маленькое пламя, когда в комнату вошел Торнфильд. Я так и замер с протянутой к подсвечнику рукой.
- Добрый вечер, – поздоровался я, и непроизвольно напрягся, выпрямляясь.
- Добрый, – последовал ответ.
- Вы что-то хотели? – я «смутно» догадывался, но спросить, не помешает.
- Хотел, – спартанец, черт возьми! А более содержательно он выражаться умеет?
Барон стал двигаться от двери ко мне, а я попятился к окну, не сводя с него взгляда затравленного животного. Мужчина был одет в брюки и белую сорочку, расстегнутую почти на все пуговицы. Если этот слон захочет взять меня силой, то я не смогу дать достойный отпор. Но биться буду до последнего!
- Я Вас слушаю, – мой голос был все еще спокоен, но паника стала подниматься во мне приливной волной.
Он приблизился слишком близко, и я почувствовал струйку алкоголя в его дыхании.
Выпил для храбрости?
Черт…
- Сэр, я уже собрался спать…
Лицо барона перекосило от кривой ухмылки, серые глаза медленно скользнули по моему телу, и я ощутил себя обнаженным, а не одетым в ночную рубашку, закрывающую меня от шеи до пяток.
- Прекрасно, ляжем вместе.
Вот и конец благородству.
Я взглянул на него из-подо лба, давая понять, что не разделяю его энтузиазма.
- Ты, по закону и перед Богом, моя жена, и я хочу взять то, что мне причитается – твое тело.
- Вы же понимаете, что это абсурд? Я – мужчина, и то, что Вы собираетесь сделать – тяжкий грех! – а что мне еще оставалось делать? Только изображать праведника и взывать к его рассудку.
- И это ты мне говоришь? – он хмыкнул, а потом схватил меня за шею сзади и притянул к себе. Его настроение резко ухудшилось. – Ты, который лег под этого беспородного ублюдка?! Что смотришь так?! Думал, никто не узнает о вашей «маленькой» тайне?!
Я упирался кулаками ему в грудь, стараясь, чтобы наши тела не соприкасались.
- Вы чушь несете! Отпустите немедленно!
- Я не слепой, дорогой мой супруг, давно все понял! – он тряхнул меня, удерживая за шею.
- Говорю же Вам, что Вы ошибаетесь!
- Гадина, не ври мне! – рявкнул он, отрывая одну руку от себя и сталкивая наши тела. – Мне плевать, что ты думаешь по этому поводу, я просто возьму свое! Сейчас!
Дальнейшие мои действия были скорей инстинктивны, чем обдуманы: я со всей силой выбросил колено, попав четко в пах Торнфильду, а когда он потерял хватку от боли, я с размаху впечатал ему кулаком в челюсть. Его отбросило на спину, но, на мой взгляд, барон слишком быстро пришел в себя. Торнфильд вскочил на ноги и, с видом быка узревшего красную тряпку, двинулся ко мне. Я встал в стойку, закрывая лицо, но просчитался.
Удара ногой в живот я не ожидал.
Меня впечатало в стену, и я со стоном свалился на пол. Затылок обожгло миллионами раскаленных игл, когда это животное вздернуло меня на колени за волосы.
- Не хочешь по-хорошему, – сказал он, давясь злостью, – будет по-плохому!
Я плюнул ему в морду. Удар кулаком по лицу заставил свет перед глазами померкнуть на какое-то время. Я остался в той же коленопреклоненной позе, когда пришел в себя.
- Открыл глазки? Быстро, – и Торнфильд дернул руку вверх, поднимая меня на ноги.
Будучи оглушенным ударом, мне удалось только схватиться за удерживающую меня кисть. Отвлеченный болью, я пропустил момент, когда барон впился мне в рот своими губами, больно раня зубами кожу. От неожиданности я вцепился ногтями ему в лицо, расцарапав кожу от глаз до подбородка.
- Ах ты, звереныш! – зашипел мой ночной кошмар, отпуская меня и вытирая кровь с лица.
Я упал, сжался в комок, пытаясь успокоить боль в животе и отдышаться. Но жесткие руки схватили меня поперек талии, причиняя острую боль, и бросили на кровать. Я сорвал прозрачный легкий балдахин, и он погреб меня под своими складками. Торнфильд быстро исправил это обстоятельство, отрыв меня из-под слоя материи и разорвав на мне рубашку. Он замешкался на мгновение, впервые увидев меня обнаженным. Взгляд барона стал абсолютно диким и невменяемым.
- Нравится? – спросил я, прекрасно зная ответ.
- Да, – он сглотнул, и между тонких губ мелькнул язык.
И меня понесло:
- Так знай, тварь, – прохрипел я, глядя ему в глаза, – этим телом владел другой, имел так, как ему хотелось. И я ни разу не был против его ласк! А тебя, мразь, я никогда не приму! Слышишь, ублюдок?! НИКОГДА!
Его глаза потемнели, и взгляд стал настолько тяжелым, что я уже не сомневался: этот ненормальный дошел до точки, откуда нет возврата.
- Не примешь, говоришь? – он спросил это настолько спокойно и обыденно, будто на него снизошла внезапная вменяемость. Я бы поверил, если бы не взгляд.
А потом был удар. Рот наполнился кровью из разбитой щеки, когда внутренняя сторона разбилась о зубы.
И снова удар. И не было им конца, по крайней мере, последнего я не помню. После того, как треснули ребра, мир превратился в размытую сюрреалистичную картину в красных тонах. Я не мог дышать, потому что каждый вздох был агонией, глотки воздуха – рефлекторными, поверхностными и отчаянными.
В моей голове четко отложилось только одно воспоминание о нашей «первой брачной ночи»: окровавленная ткань белого балдахина перед моими глазами, рвущая боль, заглушившая ту, что пылала во мне огнем Ада и рык над ухом «вот и принял!»
Кто я?
Не человек… Оболочка… Люди чувствуют свое тело. Я не чувствую… Ничего не чувствую…
Где я?
Разве люди существуют во мраке? Вокруг первозданная тьма…
Чистилище? Я умер? А может ли умереть пустая оболочка?
Страшно!...
Дерек!..
Нет, нельзя звать… не придет.
Если страшно, значит я не пуст. Но страха недостаточно, чтобы заполнить меня… чтобы ощутить себя человеком.
Так кто я?
Острая игла пронзает тело. Господи! Это Ад! Гореть мне вечно!
Я бьюсь в агонии, заполняясь пламенем, от которого обугливается кожа и плавятся внутренности.
Я знаю кто я.
Я – оголенные нервы…
Я – Боль.
- Ты в своем уме, Генри?! Ты чуть не убил его!
- Заткнись! Не твое это дело! От тебя требуется подлатать его и поставить на ноги!
- Зачем?! Чтобы ты снова сделал с ним это?!
- Не забывай, Эрик, что весь твой приход и твое миссионерство держатся только за счет моих средств.
Молчание.
- Знаешь, я порой не верю, что у нас одна мать, Генри.
- Эрик! – гневно.
- Я уже зашил его и сделаю всё, что бы привести юношу в порядок… Господь Всемогущий, я сомневаюсь, что тебя можно спасти, твои грехи не замолить!
- Я не нуждаюсь в этом! Моя жизнь не касается твоего Бога!
- Не богохульствуй!
- Эрик, побереги красноречие для своих заблудших овец.
Тяжелый вздох. Шаги. Кто-то встал надо мной, а я не могу открыть глаза, веки налились свинцом, тело меня не слушалось.
- Джером, Вы меня слышите? – голос не принадлежал Торнфильду. – Джером?
Мне удалось с трудом разлепить запекшиеся губы. Кожа треснула, и я почувствовал металлическую соль на языке. И только тогда я понял, что жив.