- Да, – я сам себя не слышал.
- Хорошо. Джером, я врач и сейчас займусь другими Вашими повреждениями.
- Другими? – прохрипел я.
- Самую опасную рану я зашил, – голос, произнесший эту фразу, был напряжен от еле сдерживаемого гнева.
Я попробовал открыть глаза. Получилось, но только один. Свет полоснул единственный глаз болью, и мне пришлось зажмуриться.
– Что с глазом? – спросил я скорей себя, нежели кого-то еще.
- Гематома на пол лица, веки заплыли, а сам глаз в целости и сохранности. Мне нужно осмотреть ребра, будет больно.
Больно? Сейчас я ничего не чувствовал. К моему боку прикоснулись прохладные пальцы, и вот тогда боль заявила о себе с новой беспощадной силой. Обычные человеческие пальцы ощущались, как острые ножи, вонзающиеся в мою плоть. Боль разлилась по всему телу широкой рекой и стала концентрироваться в боках и между ягодиц… Мне даже страшно представить, как там все выглядит.
Я сжимал челюсть, чтобы не стонать и не кричать, но это помогало слабо.
- Тише, тише…знаю, больно. Потерпи.
И я терпел. Боль покидала мое тело медленно. За неделю она из острой перешла в разряд тупой и мучила меня потом еще месяц, неожиданно просыпаясь то тяжестью в пояснице, то вспышками в ребрах и внутри, там, где швы.
Рассмотреть своего врачевателя я смог только на пятый день, когда опухоль сошла с век. Да, если честно, то мне и смотреть то ни на кого не хотелось. Я с трудом переносил кудахтанье Марты и прикосновения Торнфильда Младшего. Так я обозначил для себя этого гибрида священника с врачом.
Эрик выполнял свои обязанности отлично, надо отдать должное, в медицине он был великолепно подкован. Мои швы ни разу не загноились и не разошлись, ребра заживали быстро и благодаря бандажу болели меньше положенного. Через неделю я уже делал неуверенные шаги вдоль кровати.
Эрик был столь же высок, как и его брат, телосложением скорей напоминал хлыст, а не ствол столетнего дерева. Такой же светловолосый и сероглазый, но его взгляд был внимательным и теплым, глубоким, словно хозяин этих глаз знал тайну мироздания. Конечно, это не правда, но иллюзия располагала. Может я и не разговаривал с ним по доброй воле, но послушно позволял себя лечить.
Торнфильд не показывался и я воспрял духом. Особенно, когда Марта нашла среди багажа подарок Дерека и спрятала его под моими подушками.
Я стал выходить из спальни, опираясь на руку австрийки, она сначала показывала мне расположение комнат в небольшом доме, и мне было не столько интересно, сколько хотелось сменить обстановку. Потом это стало нашим ритуалом: спальня, коридор, столовая, холл, кухня, отдых, снова холл, снова столовая, коридор, комната для гостей (спальня Торнфильда игнорировалась как токовая) и моя комната, где я валился от усталости.
Вик крутился вокруг меня беспрестанно, норовя сбить с ног, ведь всё это время его не пускали ко мне, и бедный пес выл то под дверью, то под окном.
Через месяц я чувствовал себя человеком. Более или менее. Общество Эрика мне стало привычным, я с удовольствием выслушивал его рассказы о местном племени и попытках Торнфильда Младшего обратить аборигенов в веру Христову. От Эрика я узнал, что дальше отсюда, выше в горах, есть рабочий поселок, где трудятся рудокопы и золотоискатели. Поселок этот растет на глазах и уже намного больше этой части Йоханнесбурга – части знати. Оказывается, Торнфильд пропадал именно там, дома почти не бывал, появлялся только принять ванну и переодеться.
Меня сей факт не задевал.
- Вы не хотите исповедоваться Джей? – неожиданно спросил Эрик за ужином. Это уже стало традицией, он всегда старался составить мне компанию за столом, если его только не отвлекали прямые обязанности.
Я пожал плечами и продолжил есть.
- Это значит «да»?
- Это значит, что мне все равно, – ответил я, продолжая поглощать ужин.
- И все же? Облегчите свою душу, – это было сказано очень осторожно, глаза смотрели в самое мое нутро. Но я не хочу, чтобы меня выворачивали наизнанку.
Я выдержал испытывающий взгляд, а потом встал из-за стола.
- Не вижу в этом смысла, – я оправил свою черную юбку и направился вон из столовой.
- Вы на грани, Джей, Вам необходимо выговориться! – бросил он мне вслед.
Я не стал отвечать, нет никакой «грани».
Моё везение и спокойная жизнь закончилась через два месяца. Два прекрасных месяца я не видел ублюдка Торнфильда и общался исключительно с Эриком. Я даже с соседями не поддерживал отношения за ненадобностью.
Тем вечером я уже устроился в кровати и намеривался уснуть, когда ко мне вломился «мой муж».
- Я надеюсь, ты будешь сегодня сговорчивым? – он похудел и выглядел изможденным.
Но я не собираюсь обманываться на этот счет, он, все равно, сильнее меня. Я скользнул рукой под подушку и сжал рукоять кинжала ладонью. Торнфильд был пьян, алкоголем несло от двери до кровати.
- Я никогда не буду «сговорчивым»», – ответил я, спокойно отвечая на взгляд покрасневших опухших глаз. Пусть только ближе подойдет.
Он мысли, что ли, мои читает? Подошел.
– Ты ничему не учишься, да? – эта скотина забралась на кровать с ногами, но я успел вскочить и был уже с другой стороны, стоя на полу и пряча в складках рубашки нож. Я позволил ему подойти ближе и даже разрешил намотать косу на кулак. А потом удивил его до чертиков, сунув острое лезвие под подбородок. Очумелые глаза расширились, выдавая своими лопнувшими сосудами нездоровый образ жизни, который вел их обладатель. Мне пришлось удивить его еще сильнее, познакомив свой кулак с его благородным лицом.
Ударом ноги под дых я опрокинул его на пол, а потом, безумно улыбаясь, оседлал барона.
- Страшно? – спросил я, надрезая лезвием кожу на бычьей шее.
Он смотрел на меня, не узнавая и не веря собственным глазам. Я видел, как быстро бьется пульс под кожей выше ключицы.
- Страаашно, – выдохнул я, – а если я вырежу твое поганое сердце, тебе будет страшно, м?
- Кишка тонка, подстилка ирландская! – это к Генри вернулся дар речи.
- А давай посмотрим? – я распорол на нем рубашку, совершенно не заботясь, что умудрился поранить его тело.
Из раны на животе по ребрам потекла струйка крови, но мой взгляд приковала не кровь, а мелкие прыщи, покрывавшие торс Торнфильда. Я отупело рассматривал эту «россыпь», отчужденно сравнивая её со звездами на небе. Выглядела она рассыпанными по коже созвездиями. Мне смутно стали приходить на ум строки из медицинской энциклопедии болезней: «звездная россыпь», «звездная россыпь»…
Я приставил лезвие кинжала над кадыком барона и наклонился ближе, рассматривая прыщи. Я глазам своим не верил и провел ладонью, ощущая сухую шероховатость сыпи.
И тут меня ударило понимание! Меня бросило сначала в жар, потом в холод.
- Не двигайся, а то яйца тебе отсеку! – процедил я сквозь зубы, вспарывая его брюки, чтобы открыть пах.
Так и есть… член распух, кожа нездорово блестела и покраснела, на крайней плоти скопился гной…
Сифилис.
- Ублюдок, – зарычал я, вскакивая с него. – Мерзость! Гнусь!
- Это твоя вина! – рявкнул барон, тяжело поднимаясь на ноги. – Из-за тебя всё!
- Убирайся, пока я действительно не всадил кинжал в твое сердце!
Когда за этой мразью закрылась дверь, я заметался по комнате, судорожно соображая, мог ли он меня заразить в тот раз. После отчаянных подсчетов, я понял, что тогда он, вероятно, был здоров, иначе я бы уже гнил заживо.
А сейчас? Сейчас мог?! Я же прикасался к нему! Зачем-то трогал его гнойники…
Черт бы его побрал!
Меня захлестнуло омерзение такой силы, что содрать с себя кожу мне показалось недостаточной мерой. Кожу с себя содрать я не мог, но вот волосы…
Подойдя к зеркалу, я намотал на руку косу и отсек её под затылок.
Сжечь!
И постель сжечь!
Надо сказать Марте, пускай здесь все продезинфицирует.