Два дня. Два чертовых дня прошло с нашей последней встречи с этим несносным, совершенно мне ненужным ирландцем. И что я в нем такого нашел? Ну красив, ну хорош в постели. Да мало ли таких на свете? Да пруд пруди, мне ж только свистнуть и они пачками возле моих ног лягут. Пусть он будет уверен, что я по нему НЕ СКУЧАЮ! И мне совершенно плевать на то, что он подставил мне свой царственный зад. Тоже мне, одолжение сделал. Я даже не вспоминаю о той ночи. Мне вовсе не мерещится гладкая кожа под пальцами и судорожные вздохи, полные желания и нетерпения. И засыпая, я не вижу под веками, как он запрокидывает голову и выгибает шею, содрогаясь в оргазме. И меня совершенно не преследует фантомные длинные ноги вокруг моей талии. Нет, нет и нет! Этого всего нет, так же как и тихого голоса, шепчущего «прости меня».
Часы внизу пробили полночь, а я все еще метался в кровати, вздыхал, как влюбленная сентиментальная барышня, осталось только сидеть возле окна в позе ожидания, заламывать руки и промокать глаза кружевным платочком. Тьфу ты!
Повертевшись еще с полчаса с бока на бок, я все же уснул. И тут же проснулся с бешено бьющимся сердцем, потому что успел погрузиться в глубокий сон, но меня оттуда что-то бесцеремонно вырвало. Я оглядел комнату, окутанную тьмой и, естественно, ничего не понял. Пошарил рукой по ночному столику в поисках лампы, но её там не обнаружил. Пришлось встать и распахнуть шторы на окнах, чтобы хоть как-то ориентироваться в кромешной тьме.
Я успел услышать только тихий шорох сзади, а потом меня жестко обхватили поперек груди стальной рукой и перекрыли воздух тканью пропитанной хлороформом. Мне ли не узнать его запах.
И все.
Темнота стала беззвучной и непроглядной.
Сознание возвращалось долго и муторно, сопровождаемое легкой тошнотой и постоянным укачиванием. Будто в колыбели.
Когда я все же смог осмысленно открыть глаза, то обнаружил себя в каюте корабля, лежащим на широкой кровати с привязанными к столбцам руками. Ах, да, и еще – во рту был кляп.
Интересная картина… Что, твою мать, со мной опять происходит?!
Дерек
Когда я смог снова ступить на земли Англии, прошло шестнадцать недель, три дня и семьдесят два часа. Острое предчувствие беды меня не оставляло уже больше месяца, но вернуться раньше я не мог. И я почти не удивился, когда в Лондоне меня встретил пустой особняк семейства Грей. Все моя жизненная энергия мобилизовалась на поиски Джея и ответов. Мне удалось разыскать Томаса в одном из лондонских предместий и вытрясти из сварливого старика информацию. Тощая тень сопротивлялся стойко, орал, что я – нечестивый демон, что меня нужно сжечь на костре, потому что я соблазнил его юного хозяина и опорочил детское невинное тело своими грязными прикосновениями.
Я сдерживал свой гнев, порожденный отчаянием, и позволил себе лишь придушить его слегка и кинуть фразу:
- Если ты сейчас же не скажешь мне, куда этот ублюдок Торнфильд увез Джерома, я выпотрошу тебе кишки и заставлю их сожрать.
Глаза старика вылезли из орбит, не знаю, то ли от страха, то ли от нехватки воздуха, сморщенное лицо посинело. Томас стал ловить воздух ртом.
- Ты никогда не найдешь моего мальчика, никогда, – прохрипел старик, – я сжег твое письмо, Джей забудет тебя, дьявольское отродье!
Сухое старческое тело обмякло в моих руках, я уложил его на постель и вылез в ночь через окно. Тогда во мне еще была уверенность, что я найду своего нежного беса.
Я провел в Лондоне еще несколько месяцев, пытаясь нарыть хоть какую-нибудь информацию о местонахождении Джерома. Но если высший свет гудел о скоропостижной свадьбе юной графини Грей и барона Торнфильда, то об их исчезновении никому ничего не было известно. Когда и куда они отправились – это было загадкой. Ни по земле, ни по воде чета Торнфильд не покидала Лондона и самой Англии. Но куда, твою мать, они могли деться?! Барон хорошо замел следы, он знал, что я не успокоюсь, пока не найду их, и уж когда найду, то спущу с него шкуру совсем не метафорически. Он бы умирал у меня медленно, очень медленно, испытав при этом все муки Ада...
Мои люди искали Джерома по всему миру, объехали все континенты, облазили все английские колонии, затем и колонии других стран, но все тщетно, как в воду канули. А Джером, оказывается, все это время находился в Африке, в никому неизвестном Йоханнесбурге. Это только сейчас о нем знает уже вся Англия – золотоносные и алмазные рудники – но тогда о его существовании знали единицы.
Я пережил в Лондоне смерть Чарльза, тоска по Джерому не дала мне проникнуться в полной мере его кончиной. Я тогда еще метался между желаниями отправиться на поиски самому и остаться в Англии, на случай, если они вернуться. Да и разорваться я не мог, мир огромен, а я один. И только спустя полгода после смерти Фаррела, я окончательно осознал, что потерял своего беса. Я его не чувствовал, совсем. Если до этого во мне что-то настойчиво свербело, заставляло искать его снова и снова, то потом вместо этого осталась только пустота, глубокая бездонная пропасть. Тогда я сорвался и разгромил кабинет Чарльзя. Это было затмение, я не помню, что делал во время этого приступа безнадежной ярости, но очнулся в полном хаосе среди руин мебели с окровавленными кулаками и рассеченным лбом. Отлично, короче, повеселился.
Я больше не мог оставаться в Лондоне.
Два года я вкалывал как папа Карло в США, стараясь забыться в работе. Вся моя жизнь превратилась в бесконечную череду сделок и поиска выгоды, я сумел приумножить состояние Чарльза, это для меня стало своеобразным хобби. И вот, потакая своим собственническим желаниям, я снова оказался в Лондоне, где жизнь встряхнула меня с новой силой. Живой и здоровый Джей. Прекрасный, успешный, довольный жизнью и без меня. Взрослый, самостоятельный и совершенно во мне не нуждающейся. Только вот я в нем нуждался, я даже не знаю, как прожил без него эти три года, главное – для чего я прожил эти годы. Наверное, для того, чтобы встретить его вновь и уже не отпускать от себя ни на шаг, даже если он этого не хочет.
А он хочет, я чувствую. Хочет быть рядом со мной, он это доказал две ночи назад. И пусть он говорит все, что в голову взбредет от обиды, но я заставлю его выслушать себя. Выслушать и принять обратно.
Я готов пойти и расцеловать того назойливого и въедливого как плесень инспектора за то, что вынюхивал возле борделя, за то, что допрашивал меня и докопался до причастности Джерома. Коул сделал мне великое одолжение, я не знал, как подступиться к Джею, бес очень хороший актер, я ведь почти поверил в его холодность ко мне. Но импровизация со свадьбой сорвала с него маску спокойствия и отчужденности, и та ночь расставила все для меня по местам.
Джером хочет, и все еще любит меня.
Стон со стороны кровати вернул меня из легкой полудремы в каюту корабля. Джером пришел в себя после дозы хлороформа и, скорей всего, злющий, как голодный волк – после хлороформа голова болит, дай Боже. Ну и привязанные к кровати руки, да кляп во рту не располагают к хорошему настроению. А как иначе? Иного выхода я не вижу.
Джей с силой рванул путы и зарычал.
- Успокойся, Джером, это я тебя...украл, – обнаружил я свое присутствие, подав голос из кресла в другом конце каюты.
Мой бес замер, а потом приподнялся и, увидев меня, зарычал еще яростнее, смешно шевеля губами, между которыми была натянута ткань.
Я встал и подошел к кровати, но только попытался сесть возле него, как мимо моего лица мелькнула тонкая длинная нога.
- Надо было тебе и ноги связать, – пришел я к выводу, едва уклонившись от удара.
Джером опять рыкнул, дернул связанными руками и ударил пяткой по матрасу, видимо требовал его развязать.
- Прости, родной, но я не развяжу тебя, пока ты не выслушаешь меня, – сообщил я ему последние новости на сегодняшний день и демонстративно сложил руки на груди.