– Мне по душе коньяк, – признался Грушин, стараясь не встречаться с Элиной глазами.
«Еще лучше, – подумала та. – Шампанским его вряд ли проймешь. Тут, действительно, нужно коечто покрепче».
Расплатившись по счету, оба принялись усердно собираться, хотя, в сущности, собирать было особо нечего. Грушин проверил, на месте ли его мобильный, а Элина бросила в сумочку зажигалку и сигареты. Потом она приблизилась и решительным жестом взяла Грушина под руку. Это было уже явным нарушением его личного пространства, однако он выстоял.
Недолго думая, они поймали такси и, не заезжая ни в какие магазины, отправились прямо к Грушину домой. В машине Элина ликовала. Грушин устроился рядом с ней на заднем сиденье, и хотя они не держались за руки, все же это была определенная близость. Настораживала только странная, законсервированная улыбка, не сходившая с его лица.
Элина почему-то была уверена, что стоит им оказаться наедине, и все пойдет как по маслу. Она возьмет инициативу в свои руки, и Грушин капитулирует. Он еще будет ей благодарен!
Грушин, в свою очередь, был весь нацелен на коньяк. Он точно знал, что без коньяка у него ничего не получится. Он вспомнил Жанну и попытался восстановить в памяти момент, когда на него накатывала волна желания. Черт его знает, почему это происходило. Кажется, потому, что Жанна ничего от него не ждала. Она все время витала в облаках и была настроена благожелательно по отношению ко всему на свете. Любовь? Отлично. А если не любовь, то кино по телевизору. Тоже неплохо! Это ее добродушное приятие любого развития событий словно снимало с Грушина ответственность. Кроме того, Жанна не обращала внимания на антураж, на то, соответствовал ли Грушин ее представлениям о романтическом герое. Если честно, он почти никогда ничему такому не соответствовал. Он просто не умел.
Женщины казались ему существами особенными, настолько отличными от него самого, что оторопь брала. Еще ни разу он не сумел разгадать ни одну из них. Женщины жили в странном мире эмоций, бесплодных мечтаний и бесконечных обид. Логика их поступков, ход их мыслей приводили Грушина в замешательство. Однако он все же был мужчиной. И его бесконечно привлекала женственность. Все эти ухищрения, предпринятые ради того, чтобы нравиться: и скользкий шелк, и тесемки, и кружевные штучки, выглядывающие из-под одежды, и перламутровые пуговицы, и завитые локоны... А еще ароматы, от которых в груди становится тесно.
Элина рассматривала грядущее соблазнение Грушина как четкую задачу из разряда тех, которые она вписывала в своей ежедневник. Она внимательным взором окинула дом, возле которого остановилось такси, и пока они ждали лифта, с интересом оглядывала подъезд. Грушин с прилипшей к лицу улыбкой невпопад отвечал на ее вопросы.
«Наверное, нужно было поменять постельное белье, – лихорадочно думал он. – Экономка уверяет, что белье должно быть накрахмалено до хруста. Или лучше вообще не тащить Элину в спальню? Диван, подранный поганцем котом, вполне сгодится для соблазнения».
Больше всего пугало то, что придется что-то говорить. Прежде чем начать действовать. Придется смотреть ей в глаза. Глаза у Элины были какими-то уж очень практичными. Нет, в глаза смотреть не хочется. Может быть, чтобы не встречаться взглядами, сразу погасить свет? Но что она в таком случае подумает?
Грушин решил положиться на судьбу и вставил ключ в замочную скважину. Замок что-то недовольно проскрипел, но все-таки открылся. Хозяин квартиры переступил порог первым, попав в чернильную тьму коридора. Тьма пахла лавандой. Как, впрочем, и все его зимние вещи, включая шапки, наполненные атласными пакетиками с травой. Этот запах напоминал ему не о лете, а о приходящей экономке, которая была одержима борьбой с молью.
Элина вошла в темноту вслед за Грушиным и ненатурально хихикнула, сразу же наступив ему на ногу. Всей кожей он почувствовал, что вот тутто и следует начать действовать. Схватить ее в охапку, долго страстно целовать, а потом вести в комнату, срывая по дороге одежду и бросая ее прямо на пол...
Эти мысли пронеслись в голове Грушина, словно ночной экспресс. Он протянул руку и включил свет. И поспешно сказал, когда Элина попыталась снять туфли:
– Можешь не разуваться. У меня нет тапок твоего размера. Да и вообще...
– А у меня ноги устали, – сказала та задорно и все-таки разулась.
Взору Грушина явились пальцы с алыми ногтями. Если ему и раньше было не по себе, то сейчас он растерялся окончательно. Женщина с босыми ногами и в нарядном платье выглядела слишком... интимно.
Элина первой прошла в комнату и теперь, не стесняясь, разглядывала обстановку, как будто попала в какую-нибудь галерею, где экспонаты выставлены для всеобщего обозрения. Грушин любил простор, поэтому ограничился минимумом мебели. Самым массивным предметом интерьера был старый сервант, напичканный бабушкиной посудой с облупленной золотой каймой.
– У тебя чудесный вид из окна, – заключила Элина. – А где твой кот? Ты говорил, у тебя есть кот.
– Наверное, где-то спит, – предположил Грушин. – Если уж он спрячется, его ни за что не найдешь. Вообще-то это не мой кот, а моего друга. Друг уехал работать за границу, на два года. Кота он оставил мне на время. Честно говоря, поганец меня недолюбливает. Мне кажется, он думает, что я украл его у хозяина и держу у себя силой.
– Кис-кис, – позвала Элина без энтузиазма. – Котик, котик! Как его зовут?
– Ганимед Ванильный Дым, – сообщил Грушин. – А попросту – Ганя. Это тайский кот, красивый, как кошачий бог.
– Ганя, Ганя! – елейным голоском повторила Элина.
На самом деле кот был ей без надобности. Больше всего на свете ей хотелось заняться Грушиным. Он находился почти что у нее в руках. Почти что.
– Если его звать, он ни за что не придет. Из вредности, – сообщил Грушин. – Хочешь, я принесу тебе теплые носки?
– Ты с ума сошел, – засмеялась Элина. – На улице такая жара. И у тебя пушистый ковер к тому же. – Она посмотрела на свои маленькие ступни и пошевелила пальцами. – Давай-ка лучше выпьем немного коньяка.
Грушин встретил ее предложение тревожным оживлением. Он принес из бара приземистую бутылку и две коньячные рюмки, опасно держа их за ножки одной рукой. Подтащил к дивану журнальный столик и водрузил все принесенное на салфетку.
– На закуску будет лимон, – сообщил он. – Но если ты не наелась за ужином, я могу сделать чтонибудь посущественнее.
Элина сказала, что лимона будет вполне достаточно, и пока Грушин возился на кухне, забралась на диван с ногами. Подлокотники были изодраны в клочья. Судя по всему, Ганимед Ванильный Дым приложил немало усилий, чтобы диван выглядел столь экзотично. Элина стала прикидывать, с чего начать наступление на Грушина. Ясное дело, им нужно поцеловаться. Но как поцеловать мужчину, который напоминает продукт, замороженный для длительного хранения? Одна надежда на коньяк.
Однако вскоре стало ясно, что надежде этой не суждено оправдаться. Они сидели на диване довольно далеко друг от друга, и когда Элина, покрутив попой, попыталась сократить между ними расстояние, Грушин неожиданно встрепенулся и с места в карьер принялся повествовать о своей недавней поездке в Канаду.
– Полет проходил нормально, – докладывал он, вцепившись в тему всеми тридцатью двумя зубами. – Стюардессы были очень милыми, и еду в самолете предлагали вполне приличную. А на сладкое давали кекс. Ты любишь кексы?
– Мг-м, – мурлыкнула Элина и отвоевала у их отчужденности еще сантиметров двадцать.
– А я вообще сладкое не ем, но тут меня просто разобрало. Я съел один кекс, потом съел кекс своего соседа. Это мой коллега Пожарский, мы летели с ним вместе. Потом стюардесса предложила мне еще один кекс, я съел и его тоже...
Кексы вылетали из него, словно пули из парабеллума. Внезапный приступ говорливости объяснялся паникой, которая накатила на Грушина в тот момент, когда он понял: вот оно! Сейчас это должно свершиться. Соединение тел, слияние губ и все такое, что расписано жизнью в каждом любовном сценарии. Он протянул руку, схватил со столика рюмку и опрокинул в себя приличную порцию коньяка. Несколько секунд спустя его обдало жаром, который бросился к щекам, окрасив их рубиновым цветом.