— А в понедельник?
Элизабет, вымученно улыбнувшись, еще раз солгала:
— Позвонил декан. Он хотел немедленно встретиться со мной. Так что я…
— Что еще натворил Филипп?
Смешно, ее мать почти слово в слово повторила вопрос, который она сама задала декану, но ей было не до смеха. Если сама Элизабет относилась к проделкам младшего сына с юмором и терпением, то ее мать постоянно выражала свое недовольство выходками Филиппа.
— Да ничего особенного, — поспешно сказала Элизабет. — Просто он поспорил с одним из школьников. Послушай, мама, если я сейчас же не оденусь, мы опоздаем к обеду. Эмма…
Элизабет была слегка удивлена тем, как мягко, но решительно Эмма вывела Ребекку Уолтере из комнаты. Служанка и глазом не моргнула, выслушав ложь Элизабет. Похоже, Эдвард всех в своем доме приучил к обману.
— Приготовить вам ванну, мэм? Эмма стояла в дверях, спокойно глядя.на Элизабет и на ее задравшуюся выше колен ночную рубашку.
— Да, пожалуйста. Ты быстро вернулась. Я думала, ты проводишь мать вниз.
— Миссис Уолтерс не захотела, чтобы я ее провожала. Она сказала, что вы больше нуждаетесь в моей помощи.
Эмма прикусила губу, с трудом удержавшись от замечания, что здесь, в этом доме, жена канцлера казначейства важнее жены премьер-министра.
— Что ж, пожалуй, мне надо поторопиться. А тебе не следовало позволять мне так долго спать.
— Прошу прощения. Просто я подумала, что вам, наверное, надо немножко отдохнуть.
Сердце у Элизабет ушло в пятки. Неужели слуги знают?..
— Почему ты так думаешь, Эмма? — спросила она помертвевшими от страха губами.
— У вас слишком напряженный распорядок дня, мэм. Иногда мне кажется, что вы работаете даже больше, чем мистер Петре.
Слова служанки были слишком загадочными, чтобы успокоить ее. Следует немедленно прекратить свои занятия, пока подозрение не превратилось в уверенность. Если распространятся слухи о ее встречах с лордом Сафиром — семейной жизни придет конец. Так же, как и карьере мужа. Но даже сейчас, когда она раздумывала, каким образом лучше отказаться от опасного наставничества, помимо ее воли мысли о «Благоуханном саде» не оставляли ее. Интересно, что написал шейх во второй главе?
Элизабет терла под грудью куском мыла. И вдруг подумала: а растирал ли в действительности лорд Сафир лепестки цветов на теле женщины там, где она сейчас натиралась мылом?
Эмма ждала Элизабет в спальне со стопкой одежды в руках. Зайдя за белую ширму, Элизабет натянула хлопковые панталончики, шерстяные чулки и полотняную рубашку, а затем вышла к Эмме, чтобы та помогла ей управиться с корсетом. Элизабет втянула живот и задержала дыхание, чтобы Эмме было удобнее. Двадцать три года она носила корсет, и у нее никогда не возникало ощущения, что это тюрьма из китового уса. За корсетом последовали две нижние юбки. Элизабет почувствовала запах крахмала и мыла.
«А как, интересно, пахнет любовница Эдварда? — неожиданно подумала она. — Эдвард что, тоже трудится, как пестик в ступке, а его любовница похотливо вертит бедрами во все стороны? Или эти движения свойственны только арабам?»
Эмма одернула тяжелое темно-синее платье на Элизабет.
— Подойдите к туалетному столику, пожалуйста, я поправлю вашу прическу, миссис Петре.
Элизабет побледнела.
Накануне вечером Эмма, как обычно, расчесала ей волосы и заплела в косу. Однако, отправляясь на урок, Элизабет собрала косу в пучок. Возвратившись, она предусмотрительно переоделась в ночную рубашку и развесила свою одежду так, чтобы никто не заподозрил, будто она выходила из дома, но совсем забыла распустить косу.
— Спасибо, Эмма, — выдавила она с трудом. Умелые руки служанки ловко управлялись с темно-рыжими прядями, выдергивая заколки, расплетая, расчесывая, вновь заплетая и закалывая их.
— Принести вам шкатулку с драгоценностями?
— Сегодня они не понадобятся.
— Очень хорошо, мэм.
Элизабет вдруг пришло в голову, что Эмма остается для нее такой же загадкой, что и шестнадцать лет назад.
— Ты когда-нибудь была замужем, Эмма?
— Нет, мэм. Хозяева обычно не одобряют браки среди слуг.
— Я бы не стала возражать.
Элизабет встала и повернулась к служанке лицом. Та терпеливо держала на вытянутых руках ее черный плащ. Элизабет просунула в рукава сначала одну руку, затем другую. Шерстяная материя еще не просохла после ее утренней прогулки.
— Ваши перчатки, мэм.
Элизабет заглянула в серые глаза Эммы и… не увидела в них ничего. Ни любопытства, ни неодобрения, ни понимания того, что что-то шло не так.
— Спасибо, Эмма.
— Не забудьте вашу сумочку, мэм.
Элизабет вздохнула с облегчением. По крайней мере ей хватило ума убрать книгу лорда Сафира и свои записи в ящик секретера.
— А мистер Петре… — Она неторопливо натягивала кожаную перчатку. — Он сегодня обедает дома?
— Да, мэм.
Элизабет сосредоточенно натягивала другую перчатку на правую руку.
— Он не поинтересовался, почему я сегодня так долго спала?
— Нет, мэм.
Элизабет невидящим взглядом осмотрела содержимое сумочки. Совершенно очевидно, что ее мужа не интересовали дела жены.
Десятки оправданий промелькнули у нее в голове. Она ухватилась за самое подходящее. Конечно же, поскольку Эдвард очень поздно вернулся накануне, то сам проспал допоздна и не сообразил, что она все еще дома. Сегодня вторник. Даже тяжелый, на конском волосе, турнюр показался ей совсем легким, с души свалилась огромная тяжесть.
Внизу у дверей дома стоял в ожидании темноволосый лакей в короткой черной куртке и черном галстуке.
— Добрый день, — сердечно поздоровалась Элизабет. — Боюсь, что раньше я вас не видела.
Он коротко поклонился, не зная, куда девать руки. В конце концов спрятал их за спину и стал смотреть куда-то поверх ее плеча.
— Я — Джонни, кузен Фредди Ватсона. У него что-то случилось с матушкой сегодня утром. Ну и дворецкий решил, что не будет большой беды; если я заменю его на время.
Фредди, молодой человек лет двадцати, почти год работал в доме Петре. А так как ему приходилось заботиться о матери и младшем брате, больных туберкулезом, то он не жил при доме.
— Простите меня, — с искренним сочувствием произнесла Элизабет. — Дайте мне знать, если Фредди что-нибудь понадобится. Я с удовольствием выдам ему вперед месячное жалованье.
Мужчина кивнул:
— Спасибо, мэм. Я передам ему.
Элизабет терпеливо ждала. Чуть замешкавшись, он бросился открывать дверь.
В гостиной, склонившись друг к другу, Эдвард и Ребекка сидели на обитом материей в цветочек диване. Их головы — его, с черными как смоль волосами, и ее, покрытая черным шелком, — почти соприкасались. При виде Элизабет они замолчали.
Эдвард поднялся, скорее из вежливости, чем в знак уважения к жене.
— Здравствуй, Элизабет. Я тут рассказывал Ребекке, что верхняя палата парламента собирается отменить «Закон о заразных болезнях».
Элизабет разглядывала лицо мужа, его темно-карие, слегка навыкате глаза, аккуратно подстриженные бакенбарды и усы, чуть припухшие губы, постоянно кривившиеся в улыбке.
В воскресенье он не ночевал дома. Накануне вернулся в два часа ночи — и у него не нашлось другой темы для разговора, как предполагаемая отмена «Закона о заразных болезнях».
— Миссис Батлер будет счастлива, — задумчиво произнесла она.
Миссис Батлер, вдова священника и секретарь Национальной ассоциации жен, шестнадцать лет жизни потратила на то, чтобы убедить парламент отменить «Закон о заразных болезнях».
— Это победа всех женщин, — заявила Ребекка, разглаживая морщинку на своем темно-синем шерстяном платье.
Обе они, и Элизабет и Ребекка, посещали больницы для бедных в рамках своей «политической деятельности». Мать, возможно, и забыла о находящихся там немощных и голодающих женщинах, а Элизабет нет.