- Ах, мистер Данн, ну, конечно же, нет, - ответила Элиза Липпинкотт, покраснев. - Конечно, нет. Я никогда не предполагала...
- Я с трудом мог бы поверить в то, что вы могли бы это предположить, - мягко произнес священник. Он был очень молод, но у него под глазами уже образовались морщинки, а улыбка на его губах казалась заискивающей.
- Мисс Харриет Джилл, разумеется, была истинной христианкой, - заметила вдова, - и я не думаю, чтобы истинная христианка вернулась пугать людей, даже если бы ей представилась такая возможность. Я совсем не боюсь спать в этой комнате; я бы предпочла жить в ней, чем в той, в которой живу сейчас. Если бы я побоялась спать в комнате, где умерла хорошая женщина, я ни за что не сказала бы об этом, потому что если бы я что-то увидела или услышала, то подумала бы, что виной тому - моя совесть. - Она повернулась к мисс Старк. - Если вас что-то испугает, я готова поменяться с вами комнатами.
- Благодарю вас, у меня нет желания меняться. Я вполне довольна своей комнатой, - ответила мисс Старк с холодным достоинством.
- Что ж, - сказала та, - в любое время, если вам станет страшно, вы знаете, что делать. У меня очень хорошая комната; она выходит на восток и по утрам солнце освещает ее, но она все-таки не так хороша, как ваша. Я предпочту жить в комнате, где кто-то умер, чем в той, в которой летом царит жара. Что касается меня, я больше опасаюсь солнечного удара, чем привидений.
Мисс София Джилл, не произнесшая ни слова, а напротив, все крепче сжимавшая губы, внезапно поднялась из-за стола, заставив священника оторваться от пудинга, на который он с сожалением взглянул.
Мисс Луиза Старк не осталась в гостиной с другими жильцами. Она прошла прямо в свою комнату. Она чувствовала усталость после путешествия и, прежде чем лечь спать, некоторое время раздумывала, не надеть ли ей халат и не написать ли несколько писем. Кроме того, она испытывала чувство, что если останется здесь надолго, то что-то может произойти. И решила бросить вызов своей собственной слабости.
А потому решительно вошла в юго-западную комнату. В комнате сгустились мягкие сумерки. Она смутно различала белые атласные завитки на обоях и белое покрывало на кровати. А затем - на фоне обоев, прямо перед дверью, на вешалке, свое лучшее черное атласное платье.
- Как это странно, - сказала она себе, и ее снова охватил страх.
Ей казалось, - нет, она была уверена, - что ее черное атласное платье должно было лежать между полотенцами в ее чемодане. Она очень любила это платье.
Она сняла черное платье и положила на кровать, собираясь сложить, но обнаружила, что рукава плотно сшиты. Луиза Старк непонимающе уставилась на платье.
- Что это значит? - пробормотала она.
Она внимательно осмотрела сшитые места: стежки были маленькие, ровные, черной шелковой ниткой.
Она оглядела комнату. На тумбочке у кровати стояло нечто, чего она раньше не заметила: старинная шкатулка с изображением мальчика в фартуке на крышке. Рядом со шкатулкой лежали, словно только что отложенные, катушка с черными шелковыми нитками, ножницы и большой металлический наперсток, с отверстием в верхней части. Луиза посмотрела на все это, а затем снова на рукава своего платья. Направилась к двери. На мгновение ей показалось, что она имеет право узнать о происшедшем, но затем усомнилась. Предположим, что шкатулка стояла здесь все это время; предположим, она просто не обратила на нее внимания; возможно, она сама сшила рукава, или не сшивала их, - но что могло помешать другим подумать, будто это сделала именно она; что могло помешать им усомниться в ее памяти и состоянии ее рассудка?
Луиза Старк находилась на грани нервного срыва, несмотря на свою железную конституцию и огромное самообладание. Ни одна женщина не может преподавать в школе сорок лет без последствий. Сейчас она была склонна винить саму себя, чем когда-либо прежде. Ей было страшно, но боялась она не сверхъестественного, а собственной слабости. Вера в сверхъестественное была почти несвойственна ее сильной натуре. Она легче поверила бы в собственную слабость.
- Чего доброго, я стану похожа на тетушку Марсию, - пробормотала она, и на ее лице отразился страх.
Она подошла к зеркалу, собираясь расстегнуть платье, и вдруг вспомнила странное происшествие с брошью. Вызывающе выпрямилась и направилась к бюро. И увидела в отражении, на своей шее, старинную овальную вещь, с переплетением светлых и темных волос, в оправе из витого золота. Трясущимися пальцами, она сняла брошь. Нет, она все-таки была обычной, - гроздь жемчужного винограда на черном ониксе. Луиза Старк положила ее в маленькую коробочку, в гнездо из розового хлопка, и убрала ее в ящик бюро. Только смерть могла воспрепятствовать ее привычке быть аккуратной.
Ее пальцы были такими холодными, что немели, когда она расстегивала платье; она едва не потеряла равновесие, стягивая его через голову. Подойдя к шкафу, чтобы повесить его, она отшатнулась. Из шкафа потянуло сильным запахом любистока; пурпурное платье мягко покачивалось у нее перед глазами, словно обвеваемое ветром. Все вешалки внутри шкафа были заполнены одеждой, но не ее собственной, а мрачно черного цвета, из шелка и атласа.
Луиза Старк постаралась взять себя в руки. Это, сказала она себе, нечто, вполне осязаемое. Кто-то позволил себе вольности с ее гардеробом. Кто-то развесил чужую одежду в ее шкафу. Она снова надела платье и направилась прямо в гостиную. Все постояльцы сидели там; вдова и священник играли в триктрак, библиотекарша наблюдала за игрой. Мисс Аманда Джилл что-то шила рядом с большой настольной лампой на столе. Когда Луиза Старк вошла, все удивленно подняли головы. В выражении ее лица было что-то странное. Она не обратила внимания ни на кого, кроме Аманды.
- Где ваша сестра? - властным тоном спросил она.
- На кухне, месит тесто, - дрожащим голосом ответила Аманда, - что-то...