О том, что доктор и Луэлла решили пожениться, знали все; но вскоре заговорили о его плохом самочувствии, и Сары Джонс - тоже. С ними происходило то же, что и с другими прежде.
Доктор хотел жениться, прежде чем умрет, чтобы оставить Луэлле то немногое, что у него было, но скончался, не дождавшись священника, а через неделю умерла Сара Джонс.
Для Луэллы Миллер это означало конец. Теперь ни одна живая душа в городке даже и пальцем не пошевелила бы ради нее. Это была своего рода паника. И она снова начала чахнуть. Ей самой пришлось ходить в магазин, потому что миссис Бэббит боялась отпускать Томми, и я видела, когда она проходила мимо, как она останавливается, сделав два-три шага, чтобы передохнуть. Я терпела, сколько могла, но однажды, увидев ее возвращающейся с полными руками, прислонившейся к забору, выбежала, взяла ее сумки и отнесла к ней домой. Потом я вернулась к себе, не сказав ей ни слова, хотя она что-то жалобно говорила мне вслед. В ту ночь я простудилась, и пролежала в кровати две недели. Миссис Бэббит видела, что я помогла Луэлле, пришла и сказала, что я из-за этого умру. Я не знала, так это или нет, но полагала, что поступила правильно по отношению к вдове Эрастуса.
Последние две недели были ужасно тяжелыми для Луэллы. Она сильно болела, но, насколько я могла судить, никто не осмеливался приблизиться к ней. Не знаю, нуждалась ли она в чем-нибудь, поскольку в доме ее еды было вдоволь, погода стояла теплая, и она каждый день готовила немного каши; но, думаю, ей пришлось очень нелегко, поскольку никто не заботился о ней, как это было прежде.
Однажды утром, когда я уже могла ходить, я отправилась к ней. Зашедшая ко мне миссис Бэббит сказала, что не видела дыма над ее домом, не знает, что там случилось, и кто-то должен сходить посмотреть; но сама она обязана думать о своих детях, а потому я немедленно поднялась, хотя не выходила из дома вот уже две недели, пошла туда и увидела Луэллу лежащей на кровати; она умирала.
Она прожила весь день и часть ночи. Я осталась с ней после ухода нового доктора. Больше никто не осмеливался сидеть с ней. Было около полуночи, когда я на минуту отлучилась, чтобы сходить домой за лекарством, которое принимала, - мне стало плохо.
В ту ночь было полнолуние, и, когда я выходила из дома, собираясь перейти улицу и вернуться к Луэлле, я остановилась, потому что кое-что увидела.
В голосе Лидии Андерсон, когда она доходила до этого момента, всегда звучал вызов, словно она не ожидала, что ей поверят, после чего продолжала, понизив голос.
- Я видела то, что видела, и знаю, что видела это, и готова принести в этом клятву на смертном одре. Я увидела Луэллу Миллер и Эрастуса Миллера, и Лили, и тетю Эбби, и Марию, и доктора, и Сару - все они выходили из ее дома, и все, кроме Луэллы, сияли белизной в лунном свете, и все они поддерживали ее, пока она, казалось, не воспарила над землей прямо посреди них. А потом все исчезло. Я постояла с минуту, - сердце мое бешено колотилось, - и пошла к ней в дом. Я хотела зайти за миссис Бэббит, но решила, что она испугается. Поэтому я пошла одна, хотя и знала, что все кончено. Луэлла тихо лежала на кровати. Она умерла.
Такова была история, которую рассказывала старая Лидия Андерсон, а ее продолжение рассказывали люди, ее пережившие, поскольку история эта стала в деревне местной легендой.
Лидия Андерсон умерла, когда ей было восемьдесят семь. Она оставалась удивительно здоровой и бодрой в течение всей жизни, за исключением двух недель перед кончиной.
Как-то вечером, при ярком лунном свете, она сидела у окна своей гостиной, как вдруг вскрикнула, выскочила из дома и перебежала улицу, прежде чем соседка, ухаживавшая за ней, успела ее остановить. Она поспешила за ней и нашла Лидию Андерсон лежащей на земле перед дверью заброшенного дома Луэллы Миллер. Она была мертва.
Следующей ночью случился пожар, и старый дом Луэллы сгорел дотла. Сейчас от него ничего не осталось, кроме нескольких камней фундамента и куста сирени, а летом можно видеть слабенький вьюнок, цепляющийся за пышные сорняки, - словно бы символ самой Луэллы.
<p>
ДАЛЕКАЯ МЕЛОДИЯ</p>
Бельевая веревка была надежно обмотана вокруг стволов четырех корявых, кривых старых яблонь, росших на заднем дворе дома. Наступило время цветения, но эти деревья были слишком старыми, и их голые сучья неприглядно торчали посреди других, покрывшихся молодой листвой. Трава была молодой, зеленой и невысокой; в некоторых местах проглядывали одуванчики.
Дом был низким, темно-красного цвета, с белой облицовкой вокруг окон без жалюзи, - только бумажные зеленые занавески.
Задняя дверь, выходившая во двор, располагалась в центре дома; перед ней лежал плоский овальный камень.
Через эту дверь, осторожно ступив на камень, вышли две высокие, худые женщины в ситцевых платьях шоколадного цвета, держа корзину с одеждой. Поставив ее под веревкой на траву, положили рядом мешочек с прищепками, после чего приступили к развешиванию мокрой одежды, причем лучшие предметы вывешивались на веревку, которую можно было видеть с улицы перед домом.
Эти две женщины были удивительно похожи. Примерно одного роста, одинаковые движения. Даже их лица были настолько схожи своими очертаниями и выражением, что было трудно их различить. Эти различия, вряд ли очевидные обычному наблюдателю, были различиями в степени, если можно так выразиться. Черты одного лица выдавались немного резче, чем другого, глаза казались чуть большими и яркими, выражение - немного оживленнее.
У одной женщины седые волосы были темнее, чем у другой, а бледность лица, обычно сопровождающая седину, немного скрашена легкой краской щек.
Эта женщина считалась привлекательней другой, хотя на самом деле, не было почти никакого различия между внешностью сестер-близняшек, Присциллы и Мэри Браун. Они передвигались вдоль бельевой веревки, развешивая мокрую одежду, приминая невысокую зеленую траву большими тапочками из ткани. Закатанные рукава обнажали до локтей их длинные, тонкие, мускулистые руки.