Дианта, в отношении родственников, находилась в любопытном положении. Ее мать умерла, когда она была еще маленькой, всего несколько месяцев от роду; потом ее отец женился снова, подарив ей мачеху; спустя два года отец умер, и мачеха вышла замуж, подарив ей отчима. Потом умерла мачеха, и отчим женился на вдове с замужней дочерью, двое детей которой бежали по дороге за коровами. Дианта часто задумывалась над своим положением. У нее не было даже двоюродного брата; самой близкой ее родственницей была дочь вдовы, на которой двоюродный брат ее матери женился вторым браком. Двоюродный брат давно умер. Жена его была жива, а троюродная сестра Дианты, - по ее счету, - жила в старом доме, принадлежавшем деду Дианты, через дорогу от фермы Мэй. Дом был старый, покосившийся, с огромными кустами сирени, росшими перед ним, а на крышу почти облокотилось своими ветвями большое ореховое дерево.
Дианта хорошо знала, что, "не услышав" зова к ужину, она вызовет раздражение мачехи, но продолжала лежать неподвижно. А потом пришла Либби - маленькая кузина, ступая очень осторожно и изящно; на ней были туфли матери, спадавшие с ее маленьких ножек, так что она уже дважды их теряла.
Она остановилась перед Диантой. Ее тоненькие ручки, оканчивавшиеся казавшимися слишком большими ладонями, были вытянуты по бокам, и прятались в складках выцветшего муслинового платья с голубыми цветами. На ее хорошеньком, раскрасневшемся от тепла личике, не было никакого выражения. Она казалась цветком, расцветшим в этом году, который затем расцветет в следующем, затем - через год, и так будет до самой смерти. На ее лице, когда она смотрела на Дианту, раскачивавшую призму в лучах солнца, отражалось только какое-то безразличное любопытство и восхищение.
- Это капелька с вашей лампы, которая в гостиной, - сказала она тонким, нежным голосом.
- Посмотри на поле, Либби! - взволнованно воскликнула Дианта.
Либби посмотрела.
- Скажи мне, что ты видишь? Быстрее!
- Что я вижу? Траву и прочее.
- Нет, я спрашиваю не об этом; а о том, что ты видишь.
Дианта яростно потрясла призму.
- Я вижу танцующие цвета, - ответила Либби, - такие же, какие видишь и ты. У Эдди Грин в ухе была такая же капелька, отколовшаяся от их лампы в гостиной. Ее мама отдала ее ей.
- Ты не видишь ничего, кроме разноцветных огней?
- Конечно, нет. Это все, что можно увидеть.
Дианта вздохнула.
- Капелька целая, - сказала Либби. - Как могло случиться, что она позволила тебе взять ее? - Под словом "она" девочка имела в виду мачеху Дианты.
- Я сама взяла ее, - ответила Дианта, снова вешая призму на шею.
Либби ахнула и уставилась на нее.
- Не спросив разрешения?
- Если бы я спросила разрешения, то не получила бы его. К тому же, это лампа моей матери. Я имела на это право.
- Что она с тобой сделает, если узнает?
- А почему она должна узнать? Я ничего ей не скажу.
Дианта надежно спрятала свое сокровище под льняное платье. Потом она встала, и девочки, по стерне, направились к дому.
- Я не пошла, когда она звала меня, и когда она звенела в колокольчик к ужину, - сказала Дианта.
Либби с удивлением взглянула на нее. Она никогда в жизни не испытывала желания ослушаться, а потому не могла понять идущую рядом с ней девочку. Она шла очень осторожно в своих больших туфлях.
- Что она с тобой сделает?
Дианта тряхнула головой, точно жеребенок.
- Думаю, ничего, или же оставит без ужина. Я не боюсь этого, потому что она вряд ли это сделает; но я лучше останусь без ужина, чем буду являться на ее зов, когда мне этого не хочется.
Либби взглянула на нее с восхищением. Дианта была одета аккуратно и строго, - но не со вкусом. Ее темно-синее с белым клетчатое платье было накрахмалено; оно имело строго необходимую длину; на ней был чистый белый воротничок; ее светлые волосы были аккуратно заплетены и перевязаны голубым бантом. Странным контрастом с почти идеальным внешним видом выглядело выражение ее личика, раскрасневшегося, пылкого, почти дикого, с блестевшими голубыми глазами, чего, согласно общепринятому мнению, у маленьких новоанглийских девочек быть было не должно, с румянцем на щеках, которые должны были быть бледными и холодными. Однако, личико ее стало таким тогда, когда она начала раскачивать призму в лучах заходящего солнца.
- Что ты думала увидеть, когда снимала капельку с лампы? - спросила Либби, но без особого любопытства.
- Цвета; красный, зеленый, и, конечно, желтый, - коротко ответила Дианта.
Когда они подошли к двери дома Дианты, Либби пожелала ей спокойной ночи и поспешила через дорогу к своему дому. Она немножечко побаивалась мачехи Дианты. Она знала, как та будет смотреть на саму Дианту, и по опыту знала, что этот взгляд, с тем же выражением, может быть направлен и на нее. От своих предков-пуритан она унаследовала некоторое упрямство, но не отвагу и вызов, и поэтому сбежала.
Дианта поднялась на крыльцо. Она совершенно не боялась.
Ее мачеха, миссис Зенас Мэй, мыла посуду в раковине на кухне. По всему дому разносился высокий нежный голос, нещадно фальшививший, напевавший колыбельную двум маленьким девочкам, которые должны были лечь спать сразу после ужина.
Миссис Зенас Мэй обернулась и посмотрела на Дианту, когда та вошла. Ее взгляд не сулил ничего хорошего, это был взгляд человека, твердо придерживающегося определенных взглядов, на другого, взгляды которого изменчивы, - взглядом женщины, сидящей в коляске, какой она бросает на стоящего на тротуаре. В этом не было никакого смысла, но, предполагалось, этот другой должен испытать дискомфорт.