- Где ты была, когда прозвенел колокольчик к ужину? - спросила миссис Зинас Мэй. Она была довольно симпатичной женщиной с изысканным профилем. Ее голос был очень ровным, почти совершенно лишенным интонации. Ее ситцевое платье также было тщательно накрахмалено. Ее светлые волосы были тщательно расчесаны и убраны назад.
- В поле, - ответила Дианта.
- Значит, ты его слышала?
- Да, мэм.
- Со стола уже убрано, - сказала миссис Мэй. Она продолжала полировать стаканы, ополаскивая их аммиачной водой.
Дианта заглянула в открытую дверь и увидела обеденный стол, покрытый скатертью из шенили. Ничего не сказав, она поднялась к себе. Ее комната была очень удобной - с большим окном, выходившим на юг. Она была необыкновенно чистой; пуховая перина напоминала сугроб. Дианта села у окна и принялась смотреть на сгущающиеся сумерки. Она пощупала призму, висевшую на шее, но не стала ее доставать, поскольку в тусклом свете она была бесполезна и не давала изумительной игры цветов. Дверь ее комнаты была открыта. Вскоре она услышала, как открылась дверь гостиной, и хорошо различимый голос мачехи. Та разговаривала с отчимом.
- От лампы в гостиной оторвалась капелька, - сказала она.
В ответ раздалось неразборчивое мужское ворчание.
- Я подержу лампу, а ты взгляни, может быть, она лежит где-то на полу, - сказала мачеха. Ее голос был по-прежнему ровным. Потеря стеклянной капельки от лучшей лампы, висевшей в гостиной, не могла поколебать ее самообладания.
- Не видишь? - спросила она немного погодя.
Снова послышалось неразборчивое мужское ворчание.
- Очень странно, - сказала миссис Мэй. - Ладно, хватит искать.
Она не спрашивала Дианту о призме. Сказать по правде, она считала, что это одна из ее внучек, - которых она обожала, - причина утраты капельки, а кроме того помнила, что лампа изначально принадлежала матери Дианты. Поэтому она ничего не сказала, решив, по-видимому, купить новую, когда представится возможность, так что Дианта могла не тревожиться за свое сокровище.
Она и не тревожилась, пока поиски велись внизу. Она была готова защищаться. С точки зрения справедливости, как она ее понимала, она поступала правильно. Она может сказать, что лампа принадлежала ее матери, следовательно, теперь - ей самой, и она имеет полное право распоряжаться ею по своему усмотрению. Она нисколько не боялась тех слов, какие могла сказать ей миссис Мэй. Она знала, что телесного наказания ей не грозит, но даже если бы и грозило, она его не боялась и не стала бы менять своего поведения.
Она не ложилась спать долгое время. Взошла полная луна, девочка сидела у окна, облокотившись на подоконник, сложив руки лодочкой, уперев в нее подбородок, и смотрела наружу.
Было около девяти часов, когда кто-то, тяжелыми, мягкими шагами, подобно тому, как ступает большая собака, вошел в комнату. Это был ее отчим; в руке он держал большой кусок яблочного пирога.
- Дианта, - произнес он громким шепотом, - ты не спишь?
- Нет, сэр, - ответила Дианта. Ей нравился отчим. Она чувствовала, что он очень хорошо относится к ней, даже любит.
- Вот, - сказал он, - кусок пирога. Не следует ложиться спать, не поужинав. Но в следующий раз, когда будут звонить к ужину, тебе нужно прийти.
- Спасибо, папа, - сказала Дианта, протягивая руку за пирогом.
Зенас Мэй, большой, с всклокоченными светлыми волосами, с добродушным лицом, тяжелой рукой ласково погладил ее по голове.
- Съешь пирог и ложись спать, - сказал он. После чего очень тихо спустился по лестнице, чтобы не услышала жена.
Дианта послушно съела пирог, легла в постель, а с первыми лучами утреннего солнца сняла с шеи призму и подставила под них, увидев то, что увидела, или ей это только показалось.
Дианта хранила призму и никто, кроме Либби, не знал об этом, поэтому секрет ее был в полной безопасности. Либби ничего не понимала, но хранила молчание. Даже когда она стала старше и у нее появился возлюбленный, она ничего не сказала ему; она продолжала молчать, даже выйдя за него замуж, - о том, что Дианта Филдинг постоянно носит на шее стеклянную капельку от лучшей лампы в гостиной, принадлежавшей ее собственной матери, и, когда подставляет ее под солнечные лучи, ей кажется, будто она что-то видит. Либби держала это в секрете. Она вышла замуж раньше Дианты, даже до того, как у той тоже появился возлюбленный. Молодые люди почему-то сторонились Дианты, хотя у нее было собственное небольшое состояние, унаследованное от отца и матери, и, кроме того, она была хорошенькая. Однако ее красота была не такой обычной, как красота Либби, и не привлекала деревенских молодых людей. Дианта была маленькой и худенькой, цвет ее лица напоминал фарфор, и она производила впечатление чего-то таинственного, хотя на самом деле, ничего такого в ней не было.
Но настало и ее время. Выпускник деревенского колледжа, сын фермера, поступил в среднюю школу. Увидев Дианту, он влюбился в нее, хотя и попытался противостоять своему чувству. Он говорил себе, что она слишком хрупка, что он беден, что ему следует жениться на крепкой девушке, у которой было больше шансов исполнять без затруднений свои обязанности жены и матери. Он был умен и благоразумен. Чувство к Дианте вступило в схватку с разумом, и одержало верх. Однажды, августовским днем, когда Дианте было почти двадцать, он, проходя мимо ее дома, увидев ее, сидевшую на крыльце, остановился, предложил прогуляться по лесу и там попросил ее выйти за него замуж.
- Я никогда не задумывалась о замужестве, - сказала Дианта. А затем наклонилась к нему, словно повинуясь какому-то инстинкту. Она говорила так тихо, что он не расслышал, и снова попросил ее выйти за него замуж.
- Я никогда не задумывалась о замужестве, - повторила Дианта.