- Это Сайленс Хойт снова зовет Дэвида Уолкотта, - ответил лейтенант Шелдон.
Ее голос напомнил Фридому голос Мэри Шелдон. Слеза покатились по его юношеским щекам, когда он сунул руки в снег, стараясь очистить от него лицо мертвеца.
- Дэвид! Дэвид! Дэвид! - звала Сайленс.
Внезапно, тетка обвила ее сильной рукой.
- Ты что, совсем спятила? - завизжала она. - Стоит здесь и зовет Дэвида Уолкотта! Разве ты не знаешь, что до Канады полдня пути, а дикари не сняли с него скальп и не бросили на дороге? Стоишь здесь, с непокрытой головой, без одеяла! Сейчас же иди в дом!
Сайленс безропотно последовала за ней. Женщины в доме лейтенанта Шелдона были заняты работой. Они пекли в большой кирпичной печи, пряли и даже лепили свечи.
- Подвяжи волосы, как подобает девушке, и садись прясть, - сказал Юнис и указала на прялку, вынесенную из своего дома. - Мы, оставшиеся в живых, должны работать, а не сидеть, сложа руки. В Дирфилде не осталось ни белья, ни кусочка ткани. Подвяжи волосы!
Сайленс, подвязав волосы, послушно, но с некоторым достоинством, села за прялку. На самом деле, несмотря на все смятение ее чувств и разума, это нежное девичье достоинство никогда не покидало ее; она всегда вела себя уважительно.
Время шло, и стало совершенно очевидным, что, хотя прекрасная оболочка Сайленс Хойт все еще бродит по главной улице Дирфилда, сидит в молитвенном доме и трудится за прялкой и ткацким станком, внутренне она все же не здесь, как если бы ее в ту ужасную февральскую ночь, вместе с остальными пленниками, увели в Канаду. По общему мнению, Сайленс Хойт уже никогда было не стать прежней, если только Дэвид Уолкотт не освободится из плена и не вернется к ней. Только в этом случае могут быть ликвидированы последствия ужасного события, послужившего причиной ее расстройства.
- Погодите, - говорила вдова Юнис Бишоп, все это время теребившая лен так, словно это были волосы на голове врага, - подождите. Если однажды Дэвид Уолкотт вернется, мы увидим, что Сайленс Хойт вовсе не лишилась рассудка. У нее просто более нежное сердце, чем у многих, кого я могла бы назвать, кто способен ходить и улыбаться, в то время как их ближайшие родственники мучаются в индейских хижинах. Она не думает о том, чтобы найти себе нового возлюбленного. Она предана одному, не то, что некоторые. Сайленс никогда не была ветреницей, порхающей от цветка к цветку. И, что бы вы ни говорили, во всем Дирфилде вы не найдете другой девушки, которая справлялась бы со своей работой лучше, чем она.
Последнее ее утверждение было абсолютно верным. Все женщины и девушки Дирфилда трудились, не покладая рук, с тем же непоколебимым терпением, с каким на полях приграничья трудились мужчины, и служили примером прочим поселенцам, вынужденным постоянно восстанавливать свои деревни после разрушений, - подобно муравьям на обочине, чьи муравейники постоянно топчут ногами. Требовался постоянный тяжелый труд за ткацким станком и прялкой, потому что в Дирфилде не хватало домашнего белья, а нежные белые руки Сайленс Хойт дрожали меньше, чем у кого бы то ни было.
Тем не менее, не один раз, по утрам, когда заснеженные луга были полны голубых огней, или на закате, когда снежные равнины розовели, но, особенно, в зимнем лунном свете, когда местность была усыпана серебром, Сайленс внезапно оставляла работу, спешила на террасу, выходящую на северный луг, и звала:
- Дэвид! Дэвид Уолкотт!..
Деревенские дети никогда не смеялись над ней, как смеялись бы над Гуди Крейн, если бы их не одергивали взрослые. Со смешанным чувством удивления и восхищения смотрели они на прекрасное лицо Сайленс, на изгибы золотых волос вокруг розовых щек и на черепаховый гребешок, венчающий их. Гребешок подарил девушке Дэвид Уолкотт, и ее никогда не видели без этого гребешка.
Часто, когда Сайленс звала Дэвида с террасы, обращенной к северному лугу, некоторые девушки Дирфилда были также готовы оставить свою работу и присоединиться к ней. Они не боялись ее, как боялись Гуди Крейн.
В самом деле, Гуди Крейн, после резни, пользовалась в Дирфилде еще худшей репутацией, чем прежде. Ходили смутные слухи о ее местонахождении в ту ужасную ночь. Некоторые из наиболее набожных и благочестивых жителей верили, что старуха вступила в союз с силами тьмы и их союзниками-дикарями и, благодаря этому, избежала опасности. Кое-кто даже говорил, будто из самой гущи резни, когда Дирфилд был охвачен огненной бурей, доносился смех старой Гуди Крейн, а кто-то, якобы, видел ее в тот момент верхом на метле, с красным от пламени пожара лицом. Если бы Дирфилд не был пограничным селением, если бы людям не приходилось постоянно думать о более серьезных вещах, трудно сказать, к чему могли бы привести подобные подозрения относительно нее.
Много ночей, после случившейся резни, окна распахивались, и из них выглядывали встревоженные лица. Казалось, люди все время были готовы услышать боевые индейские кличи, и даже слышали их, к счастью, только воображаемые.
За частоколом следили; никогда более не должно было образоваться сугробов из заледеневшего снега, которые могли бы послужить врагу опорой, часовой никогда более не засыпал на своем посту. Но встревоженные женщины всю зиму ожидали услышать воинственные крики. Когда им становилось нестерпимо страшно, у них возникало сильное искушение посоветоваться со старой Гуди Крейн, поскольку считалось, что она обладает тайным знанием.
- Ручаюсь, старая Гуди Крейн сейчас же скажет нам, придут ночью индейцы или нет, - сказала Юнис Бишоп однажды ветреным вечером, как тот, когда случилась резня.
- Знание, полученное таким образом, не принесет нам никакой пользы, - возразила миссис Спир. - Я молю Господа, чтобы он защитил нас.
- Не сомневаюсь, - отозвалась Юнис Бишоп, - но мне хотелось бы знать, не лучше ли мне закопать свои капюшон, прялку и зеркало в сугроб сегодня вечером. Мне бы не хотелось, чтобы индейцы до них добрались. Думаю, ей хорошо это известно.
Но Юнис Бишоп не стала советоваться с Гуди Крейн, хотя и внимательно следила за ней, сидевшей в углу у камина, и прислушивалась к ее бормотанию. Юнис и Сайленс жили в доме Джона Шелдона, подобно многим, выжившим после резни. Это был самый большой дом в деревне, а большинство его прежних обитателей были убиты или уведены в плен. Объятые страхом люди собрались в немногих оставшихся целыми домах, так что прялки и ткацкие станки женщин задевали один другой.