Имоджин увидела, как что-то сверкнуло в глазах Генриха — гнев или восхищение? От напряжения у нее все плыло перед глазами. Похоже, она все-таки хлопнется в обморок, причем очень скоро.
Пальцы Генриха возобновили свою нетерпеливую дробь.
— У тебя чересчур дерзкий язык, Имоджин из Кэррисфорда, и не мешало бы его укоротить! А теперь скажи мне, можешь ли ты с такой же находчивостью отговориться и от нападения на своего мужа?
Означает ли это, что ей удалось отговориться от первого обвинения? У Имоджин голова шла кругом.
— Ну? — поторопил ее король.
Как она ни старалась, ей так и не удалось придумать ничего подходящего, и Имоджин просто сказала:
— Я боялась, что он погибнет, сир.
Повисшее в зале молчание было яснее всяких слов.
— Ты думала, что лорд Фицроджер не в силах выстоять против лорда Уорбрика? — уточнил король, откинувшись в кресле. — Но только что ты говорила обратное.
Отчаянный взгляд в сторону Фицроджера снова не принес Имоджин ни единой подсказки. Она опустила голову.
— Я подумала, что он недооценил серьезность своих ран, сир. — Она понимала, что это не может служить ей оправданием, и затихла в ожидании решения, которое примет Генрих.
Король удивил ее. Он обратился к ее мужу:
— Милорд Фицроджер, правду ли сказала ваша жена? Как вы думаете, убил бы вас лорд Уорбрик в этом поединке?
— Как всегда, сир, я уповаю на высшую справедливость, — ответил Фицроджер.
Имоджин снова рискнула поднять на него взгляд. Но он был по-прежнему тверд, как железо.
— Ну а если посмотреть на это с позиций сегодняшнего дня, — раздраженно настаивал король, — считаете ли вы, что ваши раны могли решить исход поединка?
— Абсолютно верно, — без обиняков признался Фицроджер. — Я не мог владеть обеими руками и одной ногой.
Имоджин ужасно хотелось рискнуть и оглянуться на зал: как отнесутся к его словам сидевшие там бароны? Ведь их мнение играло сейчас решающую роль! Но она понимала, что никогда в жизни они не смирятся с тем, что женщина позволила себе распорядиться не только своей судьбой, но и судьбой своего мужа. Да вдобавок спасти ему жизнь.
— Итак, — обратился к залу король, — по первому обвинению леди Имоджин утверждает, что в качестве сюзерена Кэррисфорда она имела право чинить суд над лордом Уорбриком за его преступления против нее самой и ее людей. Желает ли кто-то оспорить это право?
Имоджин позволила себе надеяться. Генрих сформулировал вопрос таким образом, что вряд ли кому-то из баронов захочется возразить. Скорее собравшиеся здесь рыцари и бароны будут настаивать на праве сюзерена вершить суд, даже если этим сюзереном является женщина.
Генрих сделал паузу и продолжил:
— Значит, быть по сему. Но да будет вам известно, что мы не потерпим нарушения законов на нашей земле. И если бы у нас было хоть малейшее сомнение в виновности лорда Уорбрика, я первый оспорил бы право леди Имоджин решать его судьбу.
Имоджин затопила волна облегчения, и это было опасно: она не имела права расслабляться! Но, во всяком случае, с нее было снято самое тяжкое обвинение.
— Теперь, — продолжил Генрих, — мы должны рассмотреть второе обвинение. Леди Имоджин не отрицает, что напала на моего вассала, своего мужа, после чего он потерял сознание. Ее оправдывает лишь то, что она сделала это с добрыми намерениями. Она вообразила, будто ее муж не способен сам справиться со своими обязанностями и нуждается в ее помощи. Несмотря на это оскорбление, лорд Фицроджер готов проявить снисхождение и не наказывать свою жену слишком жестоко. Из уважения к его великим заслугам перед нами мы готовы так же снисходительно отнестись к оскорблениям трону, нанесенным этой женщиной.
Имоджин боялась дышать.
— Но, — вопросил король, — можно ли считать этот случай его личным делом, не задевающим всех нас? Кто желает высказаться?
Высказаться пожелали многие, и Имоджин болезненно поморщилась.
Генрих призвал баронов к порядку, и они стали подниматься по очереди. Смысл их выступлений сводился к одному: женщинам не следует позволять руководить мужчинами, и уж тем более в тех вопросах, когда речь идет о жизни и смерти — даже ради блага самих мужчин. Мужчины не дети, чтобы оберегать их от опасности!
«А женщины — дети? — сердито подумала Имоджин. — Однако вы опекаете нас на каждом шагу и не позволяете нам совершить ошибки!» Но ей хватило ума держать при себе эти язвительные слова.
Когда все желающие высказались, Генрих спросил: