— Эй, пошел оттуда! — испуганно прикрикнул Клисс.
— Саймон, что случилось? — холодно осведомился Медо.
— Мне же там после него спать! Вы же видите, он мебель портит!
— Саймон, это моя мебель. Мало того, что ты обманул мои ожидания, так еще и Топаза пугаешь. Что прикажешь с тобой делать — подарить Шидалу?
Эмми смотрел задумчиво, словно что-то мысленно взвешивал, и Саймона под его взглядом пробрал озноб. Господи, он ведь не шутит!
— Господин Медо, я старался, я не виноват… Я предупреждал вас, что я не тот человек! В тюрьме я разучился улыбаться, но я могу делать что-нибудь другое. Мы же с вами оба цивилизованные люди, мы принадлежим к одной и той же гуманной культуре…
— Разве? — Медо приподнял безупречно изогнутую бровь. — Ты даже не представляешь, как ты заблуждаешься. Пожалуй, я не отдам тебя Шидалу — это будет негуманно… по отношению ко мне. Ты нанес мне серьезный моральный ущерб, так что я вправе требовать компенсации. Если бы не это и не твой отвратительный стиль, я еще мог бы тебя пощадить…
Он говорил спокойно, даже мягко, но сгустившаяся за считанные секунды атмосфера жути заставила Саймона оцепенеть. Лейла отступила назад, присела на край стола. Она молча и серьезно наблюдала, распахнув обрамленные алыми тычинками глаза, и по ее виду Саймон понял, что дело совсем плохо: девчонка приготовилась смотреть на нечто щекочущее нервы.
— Для начала я расскажу кое-что о себе, — Медо подмигнул. — Саймон, ты любишь слушать страшные истории? Медикаменты под рукой, и если на середине моего рассказа ты упадешь в обморок, мы сразу приведем тебя в чувство. Возьми стул и сядь.
Что такого «страшного» Эмми насочинял о себе и собрался выложить — Саймон так и не узнал. Как не раз бывало в прежние времена в моменты опасности, он ощутил прилив красноречия и начал говорить, проникновенно, сумбурно, не позволяя собеседнику вставить ни слова. О своем безрадостном детстве; о матери-истеричке, которая хотела, чтобы он стал знаменитостью, и колотила его за посредственную учебу; о девчонках, девицах и женщинах, которые над ним издевались; о том, как его незаконно уволили из «Всепланетных Ниарских Новостей». Внезапно он заметил во взгляде Эмми заинтересованность… даже как будто одобрение… Охваченный нервным возбуждением Клисс продолжал говорить: пока его слушают, его не бьют, иногда это выручало, и он благополучно уносил ноги. В горле пересохло, голос стал хриплым, как рвущаяся бумага.
— То, что надо, — усмехнулся Эмми, когда он умолк. — Саймон, никаких улыбок, понял? Будешь разговаривать с девочкой так, как сейчас — застенчиво, грустно, с расчетом на жалость. Это прекрасно сочетается с твоим жалким обликом. Лейла, репетируйте дальше в этом стиле.
Итак, он прощен. Клисс вдруг почувствовал, что он весь мокрый — сумел же этот сопляк нагнать страху! Пошатываясь, он попятился, тяжело плюхнулся на кушетку… Лейла издала протестующий возглас, он не обратил на это внимания. Что-то под ним шевельнулось, в бедро вонзилась раскаленная игла. Саймон взвизгнул и вскочил; нечто мохнато-сине-зеленое скатилось с кушетки, вихрем пересекло комнату, прыгнуло к Медо на грудь. Клисс с запоздалым ужасом понял, что произошло. Ноги обмякли, он опустился на пол и всхлипнул, потом застонал: боль усиливалась, как будто в бедре поворачивали шипастую иглу.
— Он не сломал ему лапку? — донесся до Саймона озабоченный голос Лейлы. — Бедненький Топаз, он на тебя сел!
— Все лапки у нас целы, — отозвался Эмми, — я проверил. Не надо так дрожать, маленький, успокойся.
Сел на Топаза. На эту воплощенную мерзость… Саймон ощутил рвотные позывы. Эмми и Лейла на него не смотрели: Медо гладил вцепившуюся в чешуйчатый жилет тварь и бормотал что-то нежное, девушка ему вторила.
— Он меня ужалил! — крикнул Клисс. — Помогите, скорее!
Его проигнорировали. Словно он находился один в пустой комнате, и перед ним разворачивалось действие голографического фильма, яркий безучастный мираж. Есть ли смысл просить помощи у миража?
— …Топаз еще не взрослый, — объяснял Лейле Медо. — Детеныш. Боюсь, из-за Клисса он получил психическую травму. Идем, погуляем с ним в оранжерее, это должно его успокоить.
Директор дотронулся до встроенного в подлокотник пульта, кресло развернулось, поплыло к двери. Лейла шла рядом, положив ладонь на хромированную раму, ласковая и деловитая, как медсестра в дорогой клинике.
— А я как же? — прорыдал им вслед Саймон. — Мне нужна медицинская помощь!
Никто не оглянулся, только Топаз сердито зашипел.
— Почему он так орет? — донесся из коридора заинтересованный голос Хинара.
— Топаз его укусил, — негромкий смех Эмми. — Окажи ему первую помощь.
Сквозь застилающие глаза слезы Саймон увидел в дверном проеме шиайтианина, тот скалил зубы в недоброй улыбке — изнуренный долгими постами худой дьявол в потрепанных джинсах, желтокожий и желтоволосый.
— Вставай!
Левая нога занемела, раздираемое пульсирующей болью бедро казалось тяжелым и горячим.
— Что-нибудь для транспортировки… — прохрипел Саймон. — Есть еще одно кресло, как у босса?
— Пойдешь сам.
— Я не могу! Мне нужна анестезия.
Хинар засунул руки в карманы, прислонился к косяку.
— Когда ты восемь лет назад подстрелил меня с воздуха, ты спалил мне кожу и мясо на спине. Я корчился и выл на песке среди других таких же обгоревших, без всякой анестезии, пока за нами не прилетела «Скорая помощь». Хочешь лечиться — вставай, никто тебя на руках не понесет.
— Эмми сказал, чтобы ты мне помог, — напомнил Саймон.
— Он не сказал, чтобы я сделал это немедленно, — ухмыльнулся шиайтианин.
Саймон все-таки сумел подняться на ноги и доплестись до комнаты с медавтоматом, спотыкаясь, держась за стенку. Впереди — избавление от мучений, только это знание и вело его сквозь адскую муть сузившегося до размеров коридора затуманенного пространства.
Бедро покраснело, сбоку вздулся твердый багровый бугорок величиной с фасолину. Медавтомат сделал Саймону несколько инъекций — противоядие, анестезия, антиаллерген, общеукрепляющие препараты; прилепил к «фасолине» специальный губчатый пластырь.