Только не это! Саймон рванулся к лестнице и пропустил подсечку. Удар о каменные плитки оглушил его, да еще Медо сотворил с ним что-то такое, отчего тело отяжелело и обмякло. Вроде и не бил, только прикоснулся, но это прикосновение сделало Саймона беспомощным, как выброшенная на берег медуза. Шиайтианин прижал к его шее капсулу-инъектор.
— Ты знаешь, где Лейла? — выждав несколько секунд, спросил Медо.
— Да.
Он не хотел говорить, однако язык ему не подчинялся.
— Где она?
— В морозильной камере крайнего холодильника в подвале.
Хинар стал бледно-желтым, почти серовато-желтым, его плоское костистое лицо окаменело. Он двинулся вперед, но Медо удержал его.
— Подожди. Саймон, ты убил Лейлу?
— Нет! Я не убивал ее, она сама умерла! Я пытался медицинскую помощь оказать, стимуляторы колол, искусственное дыхание делал! Я не виноват! Она в два счета умерла, я бы даже «Скорую» не успел вызвать! Нечего все валить на меня!
Он задыхался, по щекам катились слезы. Эмми и Хинар выглядели удивленными, и желтокожий по крайней мере перестал тянуть к нему хищно напряженные руки с набухшими венами.
— Почему ты ее… — хриплый голос шиайтианина прервался, — положил в холодильник?
— Я боялся, что вы меня убьете, когда увидите ее мертвую, — Саймон всхлипнул. — Вы же меня не любите!
— Из-за чего она умерла? — задал следующий вопрос Медо.
— Я спросил, как ее зовут.
В метре от Саймона, в ярком пятне солнечного света, копошилась на полу мучнисто-белая мохнатая бабочка — то замирала, то вновь начинала судорожно трепыхаться, и Клиссу казалось, что сам он тоже агонизирует: сколько можно, скорей бы его убили! Он выложил все. Медо прошипел нечто короткое и свистящее — если выругался, то впервые на памяти Саймона — и спросил:
— Она не пыталась тебя ударить?
— Она два раза ткнула меня в живот.
— Куда именно?
— Сюда и сюда, — показал Саймон.
— Я ведь ее учил! — Эмми даже зажмурился от досады — а может, это просто был еще один его театральный жест. — Если я трачу время на то, чтобы кого-то чему-то научить, этим надо пользоваться! Смотри, Хинар, если ткнуть сюда и сюда, эффекта не будет. В этом искусстве, как и в любом другом, важны нюансы. Надо поразить строго определенную точку — вот так…
Саймон зашелся в визге от нестерпимой, пронизывающей боли. В мире не осталось ничего, кроме боли, и он корчился на полу, как умирающие в залах «Проспекта-Престижа» насекомые, как та белая мохнатая бабочка. Хинар пнул его по почкам, но по сравнению с болью в животе это было вполне выносимое ощущение.
— Не калечь его, — Саймон уже не визжал, а хрипел, потому и смог разобрать, что говорит Медо. — Он мне пока еще нужен.
— Босс, отдайте его мне! — в голосе Хинара звучала свирепая мольба. — Лейла ведь его просила ни о чем не спрашивать! Босс, помните, когда вы ее привезли, я показывал ей Хризополис, как она всему удивлялась… Она думала, что будет жить долго!
— Полгода жизни — это все же лучше, чем ничего, — отозвался Эмми. — Пойдем, достанем ее.
Саймону показалось, что шиайтианин плачет, хотя он мог и ошибиться — все окружающее он видел словно сквозь взбаламученный туман, который одновременно был и туманом, и продолжением его пытки. Эмми и Хинар направились к лестнице. Снизу опять долетел голос желтокожего:
— Босс, Лейла говорила, что не хочет лежать в земле, если умрет. Давайте кремируем ее тело на яхте и рассеем пепел в космосе. Мы сделаем это для нее?
Медо что-то негромко сказал в ответ. Вдали скрипнула дверь.
Саймон перевернулся на другой бок, но легче не стало. Ублюдки. Оба трахали Лейлу и теперь будут изображать, как они расстроены, хотя девок кругом полно, любую бери. Сволочи.
Неизвестно, сколько прошло времени. Раньше Саймон лежал в световом четырехугольнике, а сейчас его голова и плечи находились в тени — он перекатился на другое место или это солнце переместилось? Боль перестала быть чудовищной, но продолжала терзать его; он то начинал стонать, то замолкал и пытался скорчиться так, чтобы болело меньше. В один из моментов короткого облегчения он заметил на рукаве своей бежевой рубашки размазанное белесое пятно. Все, что осталось от той бабочки — он раздавил ее, когда катался по полу. Ничьих шагов он не слышал, но вдруг почувствовал тычок в ребра. Саймон приподнял голову: над ним стоял Медо.
— Скоро пройдет, — бросил Эмми равнодушно и небрежно, словно речь шла о чем-то, не стоящем внимания. — Часа через два. Я с трудом успокоил Хинара. Он любил Лейлу и вначале хотел отомстить, но я убедил его в том, что твоя вина не настолько велика, чтобы живьем резать тебя на куски или бросать на съедение незийским амфибиям сииглэ. Можешь считать, что я тебя спас.
— А я и не виноват, — голос он сорвал, ничего удивительного. — Я не убивал Лейлу. Я же не знал, что какая-то скотина засадила ей этот … гипноблок!
Рассчитанно болезненный пинок в поясницу. Клисс дернулся и сипло взвизгнул.
— Она предупредила, чтобы ты не задавал вопросов, — напомнил Медо.
— Откуда я мог знать?! Ее убил не я, а тот, кто внедрил ей гипноблок!
Новый удар, в копчик.
— Ее убил ты, — холодно сказал Эмми, когда стоны Саймона затихли.
— Не я! Лучше найдите и побейте того, кто засадил ей гипноблок! А-а-а, не надо…
Это безумие. Он невиновен в смерти Лейлы, а Эмми хочет всю вину повесить на него! Эмми ведет себя, как коп, который выколачивает признание из незаконно задержанного, чтобы поскорее закрыть дело. Ошалевший от боли Саймон сказал об этом, за что тут же и поплатился.
Медо перестал истязать Клисса, лишь когда тот перестал с ним спорить.
— Я не смогу завтра взять интервью, — еле ворочая распухшим от крика языком, выдавил Саймон. — Я не в состоянии работать…
— Сможешь. Медавтомат приведет тебя в порядок, завтра твое самочувствие будет вполне сносным. Не забывай о том, что защитить тебя от Хинара могу только я — при условии, что ты будешь беспрекословно мне подчиняться.
— Где он?
Время от времени Саймон украдкой озирался и прислушивался, однако никаких признаков присутствия шиайтианина не замечал.