Прокурор Томпкинс делал все возможное, чтобы доказать, что «полковник службы безопасности Советского государства совместно с другими высокопоставленными русскими чиновниками привел в действие чрезвычайно сложный аппарат советской разведки, пытаясь добыть секреты, представляющие величайшую важность как для США, так и для свободного мира в целом».
Но в ходе судебного заседания обвинение не смогло представить ни одного конкретного доказательства, подтверждающего факт получения и передачи информации оборонного значения. Более того, оно использовало «опороченные доказательства». Защита убедительно показала, что была нарушена Четвертая поправка к Конституции США, провозглашавшая охрану личности, жилища, бумаг и имущества граждан от необоснованных обысков и арестов. При задержании Абелю не предъявили ордера на арест, обыск и изъятие имущества, предусмотренные в подобных случаях (ордер на арест, выписанный службой иммиграции, был недействителен, поскольку главные обвинения, выдвинутые против Абеля, не входили в компетенцию этого органа).
Фактически суд доказал только одну вину: пребывание на территории США в качестве агента иностранной державы без регистрации в государственном департаменте. Максимальное наказание, предусмотренное законом за это преступление, — пять лет лишения свободы, Абель же получил тридцать. Апелляция в Верховный суд ничего не изменила. «Это решение меня не удивило, — заявил Абель, — я не верил, что дело будет решаться на основе закона. Я рассматриваю его как политическое решение».
Сначала Марк находился в одиночной камере следственной тюрьмы в Нью-Йорке, а затем по его просьбе был переведен в федеральную исправительную тюрьму в Атланте.
Для человека, в высшей степени образованного, интеллигентного, испытывающего, по выражению Донована, «постоянную потребность в духовной пище», пребывание в камере с восемью отпетыми уголовниками было настоящей моральной пыткой. К счастью, он обладал удивительной способностью находить себе занятия в любой обстановке. В тюрьме Марк занимался решением математических задач, теорией искусства (написал работу «Искусство сегодня»), разработал подробные предложения по лучшему использованию тюремного здания и даже подготовил рабочие чертежи. Одно время он обучал сокамерника — уголовного преступника — французскому языку. В тюрьме Абелю поручили заведовать мастерской прикладного искусства. Со свойственной ему добросовестностью и увлеченностью он не только овладел, но и разработал свой технологический процесс шелкографического производства. Большим успехом пользовались изготовленные Абелем рождественские открытки. Он писал картины маслом, занимался графикой.
Сокамерники приняли Абеля в свою среду, относились к нему с большим уважением, он пользовался у них непререкаемым авторитетом. У администрации, правда, были опасения, что какой-нибудь уголовник попытается убить его, желая прослыть героем-антикомму-нистом, но этого не случилось. Проведя в заключении чуть больше четырех лет, Абель никогда ни на что не жаловался, не критиковал тюремщиков.
Трудно сказать, выполнял ли Донован чье-либо задание или действовал из чисто «профессионального интереса», но он не упускал случая, чтобы не посоветовать Абелю согласиться на сотрудничество с правительством США (точнее, с ФБР). Порой он пытался оказывать на Абеля психологическое давление. Так, однажды Донован заявил, что Россия якобы списала его со счетов как разведчика и он предоставлен сам себе, на что Абель резко возразил: «Я не согласен с вами… меня не «списали», и мне неприятно, что вы так говорите». Позже Донован как-то спросил его, не будут ли ему грозить неприятности по возвращении в СССР, не отправят ли его в Сибирь. А во время одного из своих последних приездов в тюрьму Донован предпринял прямую попытку склонить своего подзащитного к сотрудничеству с американскими спецслужбами. Говоря о возможности ходатайства о сокращении тридцатилетнего срока заключения, Донован заявил, что оно может быть принято только при условии, если суду будет известно, что Абель действительно сотрудничает с правительством США. В противном случае вынесенный приговор не может быть пересмотрен. На что Абель совершенно однозначно ответил: «Об этом не может быть и речи. Я никогда этого не сделаю. В первые же полчаса, когда я сидел утром на кровати в номере гостиницы «Латам», я принял решение, и оно остается твердым».