— Хватит, Гай! Ты рассуждаешь сейчас по-ребячески! — сказала Энн и слегка отшатнулась от него.
— …И мне тошно от того, что я когда-то любил ее, — закончил Гай.
Они остановились, глядя друг на друга. Он должен был сказать эти неприятные вещи, сказать то, что сказал. Ему хотелось страдать от неодобрительного отношения Энн и, может, от того, что она развернется и оставит его одного. Пару раз так уже случалось, когда она не могла его урезонить.
Энн произнесла сдержанным и лишенным эмоций тоном, который пугал его, потому что он боялся, что после этого она уйдет навсегда:
— Иногда мне верится в то, что ты еще любишь ее.
— Прости меня, — с улыбкой сказал Гай, и Энн оттаяла. Она снова подала руку, как бы просительно, и он взял ее.
— О, Гай! Если б ты повзрослел!
— Я где-то читал, что в эмоциональном плане человек не взрослеет.
— Взрослеет. Мне всё равно, что ты читал. Я докажу тебе это, если у меня не останется забот поважнее.
Гай вдруг успокоился.
— Ну и о чем мне теперь думать? — тихо спросил он несколько капризным тоном.
— О том, что ты никогда не был так близко к освобождению от нее, чем сейчас — о чем же тебе еще думать?
Гай поднял голову. На здании светилась огромная розовая надпись, ему вдруг захотелось спросить Энн, что она означает. Ему захотелось также спросить ее, почему всё становится легче и проще, когда он рядом с ней, но гордость удерживала его от этого вопроса — все равно он будет риторическим, Энн не ответит на него словами, потому что ответ — это сама Энн. Так было с той поры, когда он впервые встретил ее в тусклом освещении первого этажа нью-йоркского Института изящных искусств. В тот дождливый день он притащился туда и обратился к единственной фигуре в ярко-красном плаще с капюшоном. Плащ в капюшоном обернулся к нему и сказал: «Вам нужно в 9А на втором этаже. Сюда вы могли бы и не заходить». А потом был ее короткий довольный смех, который внезапно странным образом возмутил его. Он приучился мало-помалу улыбаться, он ее боялся, с презрением относился к ее новому темно-зеленому автомобилю с отрывающимся верхом. «Автомобиль имеет особое значение, — говорила Энн, — когда ты живешь в Лонг-Айленде». Он летал с одних курсов на другие, чтобы лишь убедиться, что всё, что ему скажет преподаватель, он уже знает, или чтобы посмотреть, как скоро он сможет усвоить материал и уйти. «Как, ты думаешь, люди находят себе места, если не по блату? Тебя просто выкинут, если ты не приглянешься». Он наконец дал ей убедить себя в правоте ее слов и пошел на год в престижную архитектурную академию в Бруклине, в совете директоров которой у отца Энн был знакомый…
— Я знаю, — вдруг сказала Энн после затянувшейся паузы, — в тебе это есть, Гай, — способность быть очень счастливым.
Гай быстро кивнул, хотя Энн и не смотрела на него. Ему было в некотором роде стыдно. Энн обладала способностью быть счастливой. Она была счастливой и сейчас, и до того как встретила его, и лишь он и его проблемы затмевали моментами ее счастье. И он бывал счастлив, когда находился с ней. Гай как-то сказал ей об этом, но сейчас ему трудно было сказать это.
— Что это такое? — поинтересовался Гай, когда под деревьями парка Чапультепек увидел круглое стеклянное здание.
— Ботанический сад, — ответила Энн.
В здании никого не было, даже служителя. Там пахло теплой, свежей землей. Они прошли по кругу, читая непроизносимые названия растений, которые, возможно, занесло сюда с другой планеты. У Энн здесь имелось свое любимое растение. Она в течение трех лет наблюдала за его ростом, приходя сюда летом с отцом.
— Только названия у меня никак не запоминаются, — пожаловалась она.
— А зачем тебе их помнить?
Они пообедали в ресторане с матерью Энн, потом походили по большому магазину, пока для миссис Фолкнер не пришло время послеобеденного отдыха. Миссис Фолкнер представляла собой худощавую, нервозную, энергичную женщину ростом с Энн и весьма привлекательную для своего возраста. Гай постепенно привязался к ней, как и она к Гаю. Поначалу он чувствовал себя неловко с состоятельными родителями Энн, но благодаря их поведению эта неловкость вскоре исчезла. В этот вечер они вчетвером сходили на концерт в «Беллас Артес», потом был поздний ужин в ресторане «Леди Балтимор» через улицу от «Ритца».