- Мы только посмотрим, и все, - умоляюще глянул он на меня.
- Ах, вы ведь тут, наверно, никогда не были... Так идемте, идемте! затарахтела Валька. Пришлось зайти.
- Тут Лавра кончается... - поясняла Валька. - Это - "Звонница над Дальними пещерами". А это - храм Рождества Богородицы.
Но она могла и не пояснять. Все это можно было прочитать на специальных досках. Что Ява и сделал по своей излюбленной привычке.
- "Храм Рождества Богородицы, сооружен в 1696 году в стиле барокко..." громко прочитал он.
- Аварийное барокко, - сказал я. - Капремонта требует...
Действительно, рядом с подновленной златоглавой звонницей церковь Рождества Богородицы имела жалкий, заброшенный вид: купола облупились, почернели, стены потрескались, стекла в окнах выбиты. Около церкви стояли заржавленные, скособоченные леса из водопроводных труб. Казалось, что и леса эти такие же стародавние, как и сам храм. Вход в него был замурован кирпичами.
Небольшой дворик возле церкви был обнесен крепостной стеной, в которой были проделаны квадратные оконца и узкие бойницы. Тут в зеленом тихом уголке между деревьями были старые могилы - виднелись кресты, железные ограды, мраморные памятники.
Мы обошли церковь, и, когда уже уходили, Ява прочитал на одном из памятников:
ГЕРОЮ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ 1812 г.
АДЪЮТАНТУ КУТУЗОВА
ГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ П. С. КАЙСАРОВУ
ОТ БЛАГОДАРНОГО ПОТОМСТВА 1951 г.
И на другом:
ГЕРОЮ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОИНЫ 1812 г.
СПОДВИЖНИКУ М. И. КУТУЗОВА
ГЕНЕРАЛУ ОТ ИНФАНТЕРИИ А. И. КРАСОВСКОМУ
ОТ БЛАГОДАРНОГО ПОТОМСТВА 1951 г.
- Вот видишь, - сказал Ява. - Такие исторические генералы похоронены, а ты не хотел идти.
- У нас тут много исторических, - сказала Валька. - В Лавре - Кочубей, Искра, в Выдубецком монастыре - Ушинский, а в церкви Спаса на Берестове - Юрий Долгорукий, который Москву основал.
Ява опять смерил меня гордым взглядом, как будто все это не Валька говорила, а он сам.
- Нужно будет посмотреть, - вздохнув, сказал я. - Но сейчас идемте к этому Валерьяновичу.
- Идемте, идемте, - подхватила Валька.
Мы вышли из ворот и вдоль крепостных стен спустились еще ниже.
Эх и местечко же выбрали монахи для своей Лавры! Среди буйной зелени, на высокой круче над Днепром, откуда трудно окинуть взглядом все, что открывается вокруг в синей безбрежной дали.
Извилистой тропкой спустились мы к асфальтовой дорожке, и эта дорожка вывела нас на узенькую кривую улочку, где в зелени палисадников стояло несколько старых, вросших в землю и покосившихся халуп-мазанок. И только по тому, что почти над каждой из них торчала телевизионная антенна, можно было определить, что это жилища наших дней, а не времен Шевченко.
Возле одной из хатенок, чуть ли не у самой ветхой, Валька остановилась. На маленьком, или, как теперь говорят, малогабаритном, дворике рылись, нервно дергая головами, белые грязные куры и важно, по-директорски прохаживался пестрый петух с залихватски сбитым набекрень гребешком. Ни грядок с овощами, ни ягодных кустов, как у других хозяев на этой улице, тут не было. Только цветы: розы, пионы, петушки, мальвы, флоксы.
И маленькая хатенка, как игрушечная, стояла в этом цветнике. Стены ее были по сельскому обычаю чистенько выбелены, заваленка покрашена синькой, а на стене под крышей висели пучочки каких-то сушеных трав.
Мы вошли следом за Валькой во двор, ступили на скрипучее дощатое крылечко, которое было почти вровень с землей. Валька постучала. Никто не ответил. Валька пожала плечами, потом подошла к окну и, приложив ладонь козырьком, припала к стеклу.
- Нет... Вы знаете, - преодолевая неловкость, сказала Валька, - должно быть, он поехал на Куреневку к племяннику. Он иногда в воскресенье туда ездит, когда хорошо себя чувствует. Но он скоро вернется, не волнуйтесь. Он всегда уходит с утра, а к обеду возвращается.
А вокруг все было таким привычным, близким, что я как-то сразу поверил человек, который здесь живет, должен обязательно нам помочь. И я готов был ждать хоть до вечера.
Валька сказала:
- Идемте к нам. Я вам свои книжки покажу. И фотографии. У меня целых два альбома фотографий. Он скоро придет, не волнуйтесь.
Она говорила таким тоном, как будто была виновата, что Максим Валерьянович хорошо себя почувствовал и отправился к племяннику на Куреневку.
Мы шли назад.
Удивительное впечатление осталось от всего, что мы видели.
Только что была шумная городская улица с троллейбусами, потом сразу церкви, тишина, кресты, старые могилы, "Генерал от инфантерии Красовский", потемневшая крепостная стена, потом - гоп! - воткнулись в небо мачты высоковольтной линии, потом неожиданно кривенькая сельская улица, халупка Максима Валерьяновича - куры квохчут, мальва под окном, подсолнухи. А внизу набережная: трамваи, машины, автобусы, мотоциклы. Справа гигантский мост имени Патона. Слева другой красавец мост, по которому метро прямо из-под земли через Днепр пролегло.
И как все это, старое и новое, перемешалось - просто удивительно.
Мы дошли до сараев. На одном из этих двухэтажных "кораблей", на перилах мостика, что тянулся вдоль второго этажа, сидел головастый, широколицый хлопец в клетчатой рубашке и синих брезентовых штанах, которые сразу привлекли мое внимание. Я таких штанов еще не видел. На них было бесчисленное множество металлических заклепок. Как будто не из материи были эти штаны, а из железа, и не шиты, а клепаны.
Увидев этого хлопца в "железных" штанах, Валька закричала:
- Эй, Будка! Ты опять вчера звонил к нам? Если не перестанешь звонить, ох тебе за это и будет!
- Отвали, - сказал Будка и сплюнул сквозь зубы.
- Вот увидишь, увидишь! - не унималась Валька.
- Закрой свой гроб и не греми костями! - презрительно скривился Будка.
- В чем дело? - ледяным тоном спросил Ява. Я увидел, как он побагровел. Нам все было ясно и без