Меня охватывает страх.
"Ява, - говорю я, - ну зачем ты так... Ведь ты же знаешь, как все было. Это же случайно".
А он сердито:
"Кто дал тебе, вору, право называть меня, представителя власти, на "ты"? Опять нарушаешь?!"
"Извините, - прошу я, совсем сбитый с толку, - но я думал, что мы с вами друзья".
"Индюк думал", - сурово говорит Ява и вдруг накидывает мне на голову какую-то дерюгу. И вот я связан, ничего не вижу, не могу шевельнуть ни рукой ни ногой. Какая-то ниточка от дерюги щекочет мне лицо, а я не могу ее отстранить. И это так нестерпимо, что хочется крикнуть, но крик застревает у меня в горле, и... я просыпаюсь.
Оказывается, по мне ползала муха. Когда я открыл глаза, она сидела на кончике моего носа и потирала от удовольствия передние лапки. Я сделал губами - пфуй! - муха слетела, прожужжала где-то под потолком и села мне на лоб... О сне нечего было и думать.
Я сел на тахте и глянул на "милиционера" Яву. Он мирно спал, подложив под щеку ладонь и причмокивая губами, как младенец.
- "Не нарушай"!.. У-у, змеюка! Предатель! - пробормотал я и пырнул его пальцем в бок.
Он сразу проснулся, вскочил и сел, хлопая заспанными глазами:
- Га? Что?!
- Вставай, а то я уже проснулся, и мне скучно, - спокойно сказал я.
- Тю!.. Дурной! - И он шлепнулся на подушку и закрыл глаза.
- Не нарушай! - милиционерским тоном сказал я.
- Отчепись, я спать хочу.
- А ну тебя, соня! - сказал я, соскочил с тахты и вышел на балкон подышать свежим утренним воздухом.
А утро какое! Лучистое, звонкое, ясное, как новая копеечка. И веселое, голосистое, певучее... Ох, какое же певучее!..
"Аве-е, Мари-ия, а-аве, Ма-ария-а..." - печально выводит в растворенном окне высокий и чистый мальчишеский голос.
И в ту же минуту:
"Джама-йа-а-ай-ка! Джамай-ка!.." - бодро и весело звенит все тот же голос уже из второго окна.
"Са-анта Лю-учи-ия! Санта Лючия!.." - волнами льется он из третьего. И одновременно из четвертого - его же задушевное, грустное и совсем уж детское: "Мамма, Мамма..."
Аж мурашки по коже!
В то лето киевляне увлекались песнями итальянского мальчика Робертино Лоретти, и почти в каждой квартире были его пластинки. С раннего утра неслось над городом пение голосистого Робертино.
"Вот бы нам с Явой такие соловьиные голоса, - подумал я. - Не ломали б мы голову, как прославиться. Стояли бы себе на сцене возле рояля, выпятив грудь, и только рот разевали..." Ан дудки! Нашими голосами только "Пожар!" или "Караул!" кричать. А если уж в артисты, то только в драматические. Или в кино! Вот это да! Вот это мы можем! Кино!.. Радость щекочет мне живот. Мы же сегодня будем на киностудии! На настоящей киностудии, где снимают фильмы... И увидим известных киноактеров. И как фильмы снимают, посмотрим... И все такое интересное увидим!.. Эх! Даже не верится!..
Ява уже встал. Мы быстренько завтракаем - и айда!
...Как прекрасны люди утром! Будто росою умытые! Бодрые, свежие и как будто даже хрустящие, как молодые огурчики. А глаза у них какие! Чистые и ясные, как цветы, что только распустились.
Мы едем в автобусе, и я вокруг все рассматриваю. И такое у меня настроение расчудесное. И так я всех люблю! И так мне хорошо!
Бодрым шагом заходим мы во двор, где живет Валька. Нам нужно зайти сначала к ней, а потом уже к Максиму Валерьяновичу. Вдруг мы видим большую ватагу хлопцев (человек двадцать, не меньше) и среди них Будку. Они толкутся как раз у Валькиного подъезда, во что-то играют - не пройдешь никак. Мы в нерешительности остановились. И тут Будка заметил нас. Я увидел, как загорелись у него глаза. Он что-то сказал хлопцам, и те кинулись к нам. Момент - и мы окружены со всех сторон.
"Ну, пропали! Пропали ни за грош!" - мелькнуло в голове.
- Павлуша! За спину! - кричит Ява.
Я мигом подскакиваю к нему и прислоняюсь спиной к его спине. И так, занявши "круговую оборону", мы стоим, выставив вперед кулаки. А кольцо все сжимается и сжимается. И уже Будка, размахивая руками перед Явиным носом, орет:
- Поразнесу! У-у, поразнесу сейчас!
И я уже отталкиваю в грудь долговязого слюнявого детину, который лезет на меня. И вот кто-то больно двинул меня по ноге. Еще миг - и начнется драка. Да нет, какая там драка! Избиение, свалка, конец наш... Я уже, как говорится, кожей чувствую, как меня сейчас бить будут.
И тут вдруг Ява говорит звонким таким голосом, с насмешечкой:
- Ого, как вас много! И все на двоих! Вот здорово! "Что он говорит? Пришибут же на месте!" - с ужасом думаю я. А Будка со злобой цедит сквозь зубы:
- Ты, гад, поговори! Сейчас ка-ак врежу! - и уже замахивается.
И вдруг:
- Законно он говорит. Всем кодлом - не дело! Ты, Будка, с кем-нибудь с одним из них стукнись. Вот это будет правильно. И честно, и поквитаешься... А мы посудим. Чтоб всё по правилам было.
Это говорит вихрастый малый лет четырнадцати, который стоит где-то сзади, но голова его возвышается над головами передних. И Будка опускает руку. Видно, такое решение ему не нравится, но делать нечего... Он измеряет взглядом Яву, потом меня и недовольно бурчит:
- Ладно. Тогда я вот с этим стукнусь, - и тычет мне пальцем в плечо. По-моему, этот крепче.
Он брешет; Ява на вид сильней меня, - но никто не спорит.
- Идем к яру, - говорит вихрастый.
И все гурьбой, подталкивая нас, идут к яру. А у меня внутри с каждым шагом что-то с болью рвется и опускается все ниже и ниже.
"И почему же я?!" - пищит в моей душе тоненький овечий голосок. Но я молчу. Я должен молчать. Ведь я же мужчина!
Ява тоже молчит. Я знаю, что он сейчас чувствует. Он чувствует себя виноватым передо мной (ведь он-то как раз и намял Будке ухо, а я только держал). И Ява ужасно переживает, что вынужден драться я, а не он. Да разве он может теперь что-нибудь сделать? Разве он может просить, чтобы дрался он, а не я? Это же, значит, при всех признать меня слабаком, это все равно, что плюнуть в лицо. Нет, он не может этого сделать! Я понимаю. И я умру, но не дам себя опозорить.
Мы спускаемся к яру, продираясь сквозь колючую, покрытую сизой пылью дерезу.
- Вот тут, - говорит вихрастый, и мы останавливаемся.
Небольшая поляна. С трех сторон дереза, с одного - крутой склон. Хлопцы расходятся, встают полукругом у кустов дерезы. И вот я лицом к лицу со своим противником. Несколько мгновений стоим, подавшись вперед и покачиваясь, примеряемся.