"Да я, оказывается, умею видеть в темноте. Вот не знал! Оказывается, мне никакого фонарика не нужно... Видеть в темноте - это мне, как дураку с горы сбежать!.." И я ползу, и мне не страшно, а все потому, что я умею видеть в темноте... Вдруг я вижу - ниша в стене... И в этой нише сидит на здоровенном кресле-троне, на каких когда-то цари сидели, наша стосемилетняя бабушка Триндичка. И говорит она мне голосом учительницы Галины Сидоровны:
"Ты чего это часы наши царские до сих пор не отдаешь, поганец?"
Я удивленно смотрю на нее и отвечаю:
"Часы я отдам, не волнуйтесь. Но почему вы ругаетесь на меня? Нам в школе всегда замечания делали за грубость, а сами ругаетесь. Нехорошо".
"Да ты еще и огрызаться, шмаровоз?! Вот сейчас как дам!" - уже голосом моего друга Явы говорит бабушка Триндичка, хватает меня за шиворот и кидает в колодец. И вот я лечу, лечу, лечу... И вдруг чувствую, что кто-то меня держит за плечи. Стойте, да это же я сам. Лежу ничком над краем колодца и держу себя за плечи, себя, который висит в колодце... И то я... И это я... И мне не странно, что нас - двое. "Закон парности!" - думаю я спокойно.
И тут я слышу голос своего дяди:
- А что это за тела лежат? Чьи тела?
Я открываю глаза. И мне кажется, что сон еще продолжается. У тахты стоит дядя. В одной руке он держит стартовый пистолет, в другой... наше письмо, которое мы оставляли вместо пистолета (ой-ой-ой, мы же забыли про письмо!).
- Хватит спать, трупы! Уже одиннадцатый час... Так где были ваши тела сегодня ночью? Признавайтесь, - сурово говорит дядя и читает: - "Ищите наши тела в подземельях Лавры..." Приятное вы мне занятие готовили, что и говорить. Между прочим, это на ваши тела опрокинули кастрюлю с компотом? А? А то я этой женщине, - он кивнул на тетю, - не верю!
Тетя стояла рядом и расстроено смотрела на нас. "Я не виновата, голубчики! - говорил ее взгляд. - Но зачем же вы меня, старую, обманули?"
Мы с Явой переглянулись и глубоко-глубоко вздохнули. А потом я откинул одеяло, сел и сказал Яве, подставляя лоб:
- Бей! Не меньше шести! Ява тоже сел и говорит:
- И ты мне... Вместе заработали... Поровну... И мы одновременно влепили друг другу по шести щелчков. Пока мы это делали, дядя молча переводил взгляд с
Явы на меня и с меня на Яву, а потом сказал:
- Я не знаю, что это означает. Меня это мало интересует. Но делаете вы правильно. И я хочу поддержать вас и добавляю каждому от себя. Прошу!
И дядя так залепил по лбу сперва мне, а потом Яве, что мне показалось, будто голова моя треснула, как кавун, на две половины и из обеих посыпались искры. Вы бы видели дядины пальцы - каждый, как сарделька.
- А теперь рассказывайте, - приказал дядя.
- Да подождите... Все из головы вылетело! Так бьют, да еще и рассказывай... - простонал я, хватаясь руками за голову и будто скрепляя две ее половинки.
Под моей рукой росла на лбу здоровенная гуля. Я глянул на Яву. На его лбу фиолетово наливалась точно такая же. Я смотрел на Яву, как в зеркало: одновременно и чувствовал и видел, как растет моя шишка, хотя то, что я видел, было не мое, а Явино. Позднее я узнал, что у кинематографистов это называется - синхронно.
- Ой, что же ты наделал?! - застонала тетка. - Так ведь детей и поубивать можно!
- Ничего, ничего, - спокойно сказал дядя. - Они хлопцы крепкие, выдержат.
- Да, вам ничего! А как мы теперь в кино сниматься будем? - трагическим голосом сказал я.
- Что? Какое кино? А ну рассказывайте!
- Да вы хоть холодное приложите. Нате вам ложки! - кинулась к буфету тетка.
Мы приложили ко лбам ложки. И вот так, держа их, начали рассказывать. Все. Честно. Исповедь наша, как пишут в газетах, неоднократно прерывалась рукоплесканиями и разными возгласами, так как тетка только и делала, что всплескивала руками и восклицала: "Ох господи!", "Ну ты смотри...", "Ай-яй-яй!"
Рассказали мы самое главное - про часы и показали их ("О господи!"). Рассказали про Вальку и про Будку, про наши бои и ночные приключения ("Ай-яй-яй!"). Рассказали про Максима Валерьяновича, про киностудию ("Ну ты смотри...").
Кончили тем, что вот-вот приедет за нами ассистент... Что теперь будет?
- Ну, ребята, я же не знал... - сказал дядя. - Я же не знал, что вы артисты... Ведь ваших фотографий на улицах еще не продают... Нескладно получилось. Неудобно высвечивать синяками на весь Советский Союз... Вам нужно было не обманывать, а сразу честно признаться... Что ж мы теперь ассистенту скажем?
И тут - буквально как в пьесе, - только дядя сказал эту реплику, в дверь постучали. Тетка побежала открывать, а мы с Явой в бешеном темпе (вот, знаете, как в кино ускоренная съемка) начали одеваться. Ассистент вошел как раз в тот момент, когда мы, надев уже штаны, одновременно сунули головы в рубашки (таким образом ни ассистент наших лиц, ни мы ассистента не видели).
- Здрасте, здрасте, а я за вашими героями, - весело сказал ассистент. Ребята вам, наверно, уже говорили.
- А как же, - как-то виновато сказал дядя. - Только они сегодня, к сожалению, немного... так сказать... не фотогеничны.
В этот момент мы просунули головы в рубашки, и ассистент увидел наши гули.
- Гм, - сказал он. - Привет, молодцы... Что ж это вы... А впрочем... - Он отошел, прищурился, посмотрел на нас как-то сбоку. - По-моему, ничего. Может, даже еще лучше будет... для типажа... для образа. Едем!
- Да пусть хоть позавтракают, - засуетилась тетя и побежала на кухню.
- А вы еще не завтракали? - удивился ассистент. - Уже ведь обед скоро.
- Мы не хотим! Не хотим! - отчаянно закричали мы с Явой, как будто нас резали. Чего доброго, ассистент передумает, пока мы будем завтракать!..
- Ой, тетя, не нужно ничего! - кинулся я в кухню и зашептал ей на ухо: - Я вам никогда не прощу! Никогда не прощу, если из-за вашего завтрака...
- Ну хоть возьмите с собой по бутербродику, - плаксиво сказала тетя.
- Давайте, только быстрей, а то он уйдет, - прошипел я. Тетка забегала, закрутилась по маленькой кухне, как наседка. Разлила постное масло, разбила тарелку, но все же упаковала нам, наконец, два "бутербродика", которые весили, должно быть, килограмма полтора. Мы не стали спорить, чтоб не терять времени.