Он мечтал как можно скорее покинуть Харроу и поступить кадетом в Королевский военный колледж в Марлоу. Росс пытался его переубедить. Из собственного опыта службы в армии он прекрасно знал, как тяжело там молодому человеку, не имеющему капитала или влияния. К тому же Джеффри Чарльз привык жить на широкую ногу, и Росс считал, что армейская жизнь окажется слишком тяжелой для племянника. И хотя три года в Харроу закалили молодого человека, он был слишком изнежен и избалован матерью в юности, и это до сих пор сказывалось.
Но ничто не могло поколебать решения Джеффри. Россу казалось, что в первую очередь Джеффри Чарльз желал уехать подальше от Корнуолла и связанных с ним воспоминаний. Ему хотелось отогнать их подальше, а неприязнь к приемному отцу стала лишь поводом. И Джеффри Чарльз настоял на своем. Россу пришлось вести долгую переписку с Джорджем — дело непростое, но им все же удалось избежать личной встречи. Джордж проявил некоторую щедрость, предложив пасынку двести фунтов в год, пока тому не исполнится двадцать один, а после этого увеличить сумму до пятисот фунтов. Джеффри Чарльз собирался отказаться, но Росс заставил его принять (пусть и с неохотой) это предложение.
— Я думаю не только о себе, — сказал Росс, — хотя чем больше ты получишь от него, тем меньше тебе потребуется от меня. Но Джордж кое-что должен твоей матери и твоему отцу, так что чуть-чуть разорив его, ты восстановишь элементарную справедливость.
— Чтобы облегчить его совесть?
— Понятия не имею, насколько будет облегчена или cмущена его совесть. Как я уже сказал, приняв эти деньги, ты восстановишь справедливость. Если это облегчит его совесть, буду рад за неё. Но в большей степени это равноправное соглашение между всеми нами. Оно наверняка бы порадовало твою мать.
— Если ты так считаешь, дядя Росс, думаю, лучше будет согласиться.
Так что в этот горький — горький во всех смыслах — февраль 1800 года Джеффри Чарльз как нельзя вовремя воспрянул духом. Он воспринял новую жизнь с надеждой, даже в год хрупкого Амьенского мира, хотя ежегодное содержание от Джорджа, увеличившееся к 1805 году, не избавило его от долгов, так что Росс дважды выкупал векселя, спасая племянника от долговой тюрьмы — последний раз на сумму в тысячу фунтов. Однако это не ухудшило их отношений.
Джеффри Чарльз зевнул и вытащил часы, пытаясь рассмотреть время в тусклом свете звезд.
— Около четырех, я думаю. Через несколько минут должен вернуться Дженкинс с кружкой чего-нибудь горячего. Мы должны позавтракать до рассвета. Подозреваю, французы атакуют с первыми лучами солнца. Перед этим я хочу представить тебя нескольким друзьям.
— Я не очень-то выгляжу в штатском.
— Я часто рассказывал о тебе моим лучшим друзьям, Андерсону и Дэвису. Знаешь, ты стал тут кем-то вроде героя.
— Какая глупость.
— Ну, судя по письмам из Англии, твое имя всегда на слуху.
— Письмам от кого?
— Неважно. Кстати, ты мало что рассказывал о Корнуолле.
— А ты и не спрашивал.
— Это не из-за отсутствия интереса, просто когда вокруг постоянно проносится смерть, приступ ностальгии — не лучшая вещь.
— Лучше расскажи о Веллингтоне.
— А что ты хочешь узнать кроме того, что уже знаешь? Он бесчувственный человек, но великолепный лидер, и, как по мне, замечательный солдат.
— Не вся Англия так считает.
— И не все солдаты. Даже здесь достаточно вигов, даже не надеющихся победить Наполеона, и после каждого отступления они кивают с таким видом, будто заявляют: «Мы же говорили!»
— Англичане, — заметил Росс, — устали от затянувшейся войны. На севере неспокойно, в центральной Англии тоже не все благополучно. Правительство не меньше думает о том, как не допустить революции на родине, чем о разгроме Франции.
— Англичане, — возразил Джеффри Чарльз, — все чаще заставляют меня исходить желчью. После возвращения из Ла-Коруньи на нас смотрели, как на предателей, словно мы подвели страну или сбежали. Говорили о Джоне Муре с таким презрением, будто он был растяпой и слабаком! А если бы он не погиб, его бы отдали под трибунал!
— Многие теперь об этом спорят, — ответил Росс. Поражение всегда непопулярно, а чтобы разобраться во всех обстоятельствах, нужно время.
— Твои соратники просиживают толстые задницы в парламенте. Пинтами лакают портвейн, перемещаются на портшезах с одного изысканного вечера на другой и отдают невыполнимый приказ нашему лучшему генералу. А когда тот погибает, пытаясь его исполнить, вскакивают с места — наконец-то у них есть силы подняться — и громогласно обвиняют его в некомпетентности, при этом восхищаясь превосходным военным мастерством французов!
— Говорят, Сульт [5] хочет поставить ему памятник в Ла-Корунье.
— Разумеется, один военный командир отдает дань уважения другому! Этим актом любезности они намекают, что Англия не может установить собственный памятник, раз уж он умер разгромленным, а не победителем, как Нельсон.
Росс промолчал. Сын его старого друга и кузена Фрэнсиса, распутника и неудачника, которого он все равно искренне любил, и женщины, которую он тоже любил, вырос. И со времени их последней встречи племянник изменился и душой, и телом. Росс всегда относился к Джеффри Чарльзу теплее, чем просто к родственнику. И эта привязанность только усилилась и окрепла за эту встречу: манерой разговора тот напоминал Фрэнсиса, но суждения племянника куда больше походили на его собственные.
— А Веллингтон, — вернулся к разговору он, — тоже настроен против Мура?
Молодой капитан Полдарк с раздражением потер шрам на подбородке.
— Старый Дуэро — великий человек, и войска пойдут за ним куда угодно. Но Мура мы любили.
Прибыл денщик с еще одной кружкой дымящегося кофе.
— Что ж, пока мы в настроении, расскажи о Корнуолле. Говоришь, моя обожаемая тетушка в добром здравии?
— В целом да. Иногда к вечеру у нее затуманивается зрение, но это проходит, если она пару часов полежит.
— Что она делает с большой неохотой.
— Чего она никогда не делает по собственной воле. Что до детей, то Джереми теперь всего на дюйм ниже меня, но похоже, уже больше не вырастет. Когда ты видел его в последний раз?
— После Ла-Коруньи я не приезжал в Корнуолл. Я так кипел злостью из-за того, что на наше отступление и на генерала Мура будут смотреть подобным образом, а потому отказался от мысли поехать домой и оправдываться за то, что, в сущности, не нуждается в оправданиях... Выходит, я видел его четыре года назад на похоронах дедушки. Наверное, Джереми было около пятнадцати. Он был одного роста со мной, только еще худее.
— Это по-прежнему так.
— А какие у него склонности и планы на жизнь?
— Кажется, у него нет никакого желания участвовать в военных действиях, — сухо ответил Росс.
— Я его не виню. У него есть мать, отец, сестры и замечательный дом. Надеюсь, ты на него не слишком давишь.
— Если война будет продолжаться, нам всем придется принять в ней участие.
— Всеобщая воинская повинность, как у французов? Надеюсь, до этого дело не дойдет. Но уж лучше так, чем сдаться Наполеону после стольких лет!
Росс обхватил кружку ладонями, чтобы их согреть, пар приятно овевал лицо. В зарослях что-то зашуршало, и Джеффри Чарльз на мгновение задержал взгляд на кустах:
— Вокруг полно ядовитых тварей, — сказал он. — Змеи, скорпионы... Если мы станем вести с Наполеоном переговоры, получится как в прошлый раз — очередное перемирие даст ему возможность собраться с силами, и мы уступим ему колонии. Мне известно, что этой кампанией недовольны, но она очень важна. Разве не так? Тебе следовало бы знать. Правительство так слабо, что просто теряешь к нему доверие. Вот бы Питт вернулся!
5
Николя Жан де Дьё Сульт (1769—1851) — маршал Империи. Участник революционных и наполеоновских войн. В 1808—1814 годах (с небольшим перерывом) командовал армией в Испании, откуда совершил поход в Португалию, а затем вынужден был отступить в Южную Францию.