Они остановились у церкви, где не так давно прослушали службу и проповедь. Сейчас там было пусто.
— Разъясни мне кое-что, — попросила Кьюби. — Вчера ты так горячо спорил о паровых машинах.
— Правда? — удивился он, вспоминая хохот.
— Ты же знаешь. Так искренне рассказывал, а Огастес задирал тебя.
— Что ж, верно. Среди последних открытий это самые волнующие, да?
— Не знаю. Это ты скажи. Какое тебе до этого дело?
— Дело есть всем нам! Когда-нибудь это изменит нашу жизнь.
— Каким образом?
Джереми посмотрел на Кьюби. Обычно уголки ее рта казались скорбными полумесяцами. Но стоило только вызвать у нее улыбку... И все сразу вылетело из головы.
— Каким же образом? — повторила она. — Просвети меня.
— Что ж... — сглотнув, он попытался собраться с мыслями. — Паровая машина даст нам преимущества. До настоящего времени мы зависели от лошадей, рогатого скота, от ветра или воды — всем этим нельзя управлять полностью. Не нами это создано, в отличие от паровой машины. Когда мы научимся в полной мере использовать их мощь, паровые машины будут служить для обогрева домов, толкать телеги на дорогах, молоть кукурузу или управлять кораблями. Можно даже использовать машину во время войны вместо пороха.
— Но паровую машину уже используют...
— Не такой мощности, как в котлах под высоким давлением. Это решительно все изменит.
— Но разве не таится в этом, как утверждал вчера Огастес, большая опасность?
— Риск есть... Как это обычно бывает со всеми нововведениями. Но сейчас он почти преодолен.
— Все это случится при нашей жизни?
— Может быть. Еще я считаю, что это поможет бедным и нуждающимся, потому что удешевит производство всяких вещей, которые сейчас они не могут себе позволить...
Они повернули к церкви. Джереми остановился у надгробия.
«Шарлотта Тревэнион, скончалась 20 февраля 1810 года в возрасте 27 лет.
Памяти возлюбленной жены, чьи останки покоятся в семейном склепе. Памятник возведен Джоном Беттсвортом Тревэнионом, эсквайром, в знак супружеской любви. От страданий, принесенных затяжной болезнью, от восторгов тех, кто знал её, от любящих детей, от обожающего мужа призвал её к себе волею своею Всемогущий.
А также священной памяти Шарлотты Агнесс, младенца и единственной дочери Шарлотты и Дж. Б. Тревэниона, умершей 8 мая 1809 года в возрасте 2 лет и 8 месяцев».
— Это жена и ребенок твоего брата? — спросил Джереми.
— Да.
— Такая молодая. Отчего она умерла?
— От саркомы груди, так сказал доктор. Невыносимо было смотреть на ее страдания.
Кьюби двинулась дальше, будто ей не терпелось уйти.
— Неудивительно, что твой брат временами впадает в меланхолию.
— До кончины Шарлотты он был веселым, оптимистичным и честолюбивым. Теперь же его веселость, как ты понял вчера вечером, не выглядит искренней. Какая-то возбужденная и лихорадочная. Словно он пытается ухватиться за нечто ускользающее.
— Как ты считаешь, он женится снова?
— Нет. Никогда.
— Но у него же двое детей!
— Мы справимся.
— Вы сплоченная семья.
— Трудно сказать. Наверное, так и есть... Во времена невзгод.
— Кажется, вы любите друг друга.
— О да, да, конечно.
Они прошли еще несколько шагов.
— Кьюби...
— Да?
— Раз уж мы заговорили о чувствах... То, что ты сказала вчера...
— Что именно?
— Ты же помнишь. Или это так мало для тебя значит?
— На пляже?
— Да.
— Я сказала: «По-моему, ты мне нравишься, парень». Это значит для тебя так много?
— Для меня — очень много.
— Ох, да брось. — Окинув его взглядом, она двинулась дальше. Джереми последовал за ней.
— Ты...
— Не следует принимать слишком близко к сердцу.
— Ты шутишь?
— Нет. Не шучу.
— Не верю, что ты говоришь так всем мужчинам.
Она усмехнулась.
— Ты так хорошо меня знаешь?
Джереми нервно сглотнул.
— Так хорошо, что думаю, я люблю тебя.
У нефа они остановились. Она посмотрела на витраж.
— Опасно думать о таких вещах, Джереми, — произнесла она после недолгой паузы.
— Отчего же?
— Потому что у меня может появиться искушение тебе поверить.
Джереми коснулся ее руки.
— Сомневайся в чем угодно, но не в этом.
— Взгляни только, сколько предков, — девушка отдернула руку, — здесь и другой Джон Тревэнион. А еще Уильям Тревэнион. И Анна Тревэнион.
— Единственная Тревэнион, которая меня волнует — это Кьюби.
— Ну что ж... Послушай, Джереми, мы ведь живем не сами по себе... И не отшельники. Если бы! — она отвела взгляд в сторону, но Джереми успел заметить вспыхнувшее чувство в ее глазах. — Нет, — продолжила Кьюби. — Мы уже все сказали. Пока что... Смотри, солнце выходит. Твоя поездка домой будет приятной.
— Мне совсем не хочется ехать домой. Я... опасаюсь...
— Ну да, в окрестностях и вправду бродят разбойники.
— Я опасаюсь не разбойников по пути домой. А здешних разбойников. И меня беспокоит, что они могут кое-что стащить.
— Что именно?
— Вчера почти весь вечер я терзался из-за самого назойливого на свете молодого Боскауэна, который суетился вокруг тебя! Я мучился от ревности и отчаяния!
— Ты хотел бы его вздернуть за то, что он смотрел на меня?
— Если его взгляды означали то, о чем я подумал, то да.
— Ох, дорогой... Ты меня смущаешь, — уголки рта немного приподнялись. — И это мне льстит. Мы встречались всего три раза. И должны уже неплохо знать друг друга, правда?
— Весьма неплохо.
— Ты не знаком с моей семьей, как и я не знакома с твоей. Совсем. Не всё так просто. Пусть все будет постепенно. Не стоит торопиться.
— А Боскауэн?
Она потеребила серебряную пряжку на плаще.
— Не думаю, что тебе следует этого бояться.
— Докажи.
— Как я могу доказать?
Джереми наклонился и поцеловал ее в подставленную щеку — губы ощутили матовую, сладко пахнущую кожу. Он было отстранился, и тут Кьюби поцеловала его в губы. Но пару секунд спустя двинулась дальше.
Джереми перехватил ее у дверей церкви.
— Не нужно торопиться, — резко повторила она, краснея.
— Кьюби, Кьюби, Кьюби, Кьюби, Кьюби, Кьюби...
— Скоро ты запомнишь, как меня зовут.
— С этим именем я буду просыпаться каждое утро. И с ним же засыпать.
Они вышли на церковное кладбище.
— Посмотри, как пробиваются солнечные лучи. Разве мы не счастливее тех, кто здесь покоится? Скоро весна, а мы так молоды! Молоды! Поезжай домой, дорогой Джереми, и не думай обо мне дурно.
— С чего мне думать дурно? Да и как бы я мог?
— Прошу, не уезжай насовсем. Приезжай еще как-нибудь.
Несколько недель спустя компания джентльменов обедала в гостинице Пирса в Труро.
Во главе стола сидел лорд Данстанвилль из Техиди, в недавнем прошлом сэр Фрэнсис Бассет, самый богатый человек графства, особенно с тех пор, как вновь открыли шахту Долкот, а также самый передовой во взглядах. Присутствовали его зять, мистер Джон Роджерс из Пенроуза, а также мистер Макворт Прэд, мистер Эфраим Твиди, мистер Эдвард Стакхауз, мистер Артур Нанкивелл и капитан Росс Полдарк.
Званый обед проходил наверху, в отдельной столовой, чьи окна выходили на изгиб реки Труро, лизавшей набережную и подножья частных домов на Принц-cтрит. Это была пыльная комната, пахнущая камфарой. На ярко-пурпурных тисненых обоях висели поблекшие акварели со сценами охоты на оленей.
Обед завершился, дошла очередь до портвейна.
— Остается лишь один нерешенный вопрос, господа, — сказал лорд Данстанвилль. — Я предложил оставить его до окончания обеда, чтобы у нас было еще немного времени на размышления. Выскажемся по очереди?