И вот они показались. Это были Клеменс и Кьюби. А человеком в форме по счастью оказался лакей.
Они остановились. В любом случае, обойти его было невозможно. Джереми снял шляпу.
— Добрый день.
Клеменс рассмеялась. В отличие от Кьюби, она красотой не блистала, но была очень дружелюбной. Смех прекратился, и веселость сменилась удивлением. Кьюби медленно покраснела.
— Я заезжал с вами повидаться, — сказал Джереми, но вас не было. Надеюсь, вы в добром здравии.
Клеменс похлопала лошадь по холке.
— Мистер Полдарк. Какой сюрприз! Ну разве это не сюрприз, Кьюби? Совершенно удивительно.
— Большой сюрприз, — согласилась Кьюби.
— Я виделся с вашей матушкой и братом, и мы поговорили о том, о сем. Как Огастес?
— Он в Лондоне. — Клеменс бросила взгляд на сестру. — Мы возвращаемся к чаю. Возможно... вы хотели бы к нам присоединиться?
— Благодарю, но я уже попрощался. Было бы неподобающе возвращаться.
Лошади забеспокоились, топчась на узкой дороге.
— Уортон, — сказала Клеменс, — вы поедете со мной. Я хочу перемолвиться словечком с миссис Кларк из усадьбы. Мисс Кьюби присоединится к нам через несколько минут.
— Да, мисс.
Клеменс наклонилась и протянула руку.
— Всего хорошего, мистер Полдарк. Жаль, что вы нас не застали. Может быть, в другой раз...
Джереми поцеловал ее перчатку.
— Разумеется.
Он отвел лошадь к обочине, чтобы остальные могли проехать. Кьюби не двигалась. Ее лицо было скорее угрюмым.
Когда Клеменс с лакеем скрылись за следующим поворотом, Джереми сказал:
— Вы спасли меня от таможенников, а теперь не желаете знать.
Она быстро взглянула на него, а потом посмотрела на море.
— Есть закон, — продолжил Джереми, — по которому всё, что приносит море, принадлежит хозяину поместья.
Она подоткнула локон под треугольную шляпку и направила лошадь на поле, где та могла пощипать траву.
— Или хозяйке, — сказал Джереми.
— Прошу вас, не шутите со мной.
— В школе я знавал одного мальчика, который всегда смеялся, когда ему было больно.
— Зачем вы сегодня приехали? Разве письма было недостаточно?
— От вашей матушки? Нет. Почему вы не ответили на мое?
— А что хорошего это бы принесло?
— А вы не считаете, что я заслуживаю объяснения из первых уст? В последнюю нашу встречу вы меня поцеловали и...
— Я не целовала! Это вы...
— Вы меня поцеловали. Никаких сомнений! И назвали «дорогой Джереми». И попросили снова приехать. Даже если это был легкомысленный порыв, а я в это не верю, я имею право на объяснение из первых уст. Вы так не думаете?
Кьюби снова посмотрела на него, но опять лишь на миг, смущенным, туманным взглядом.
— Я вела себя глупо. Сказала так просто от желания пофлиртовать...
— Так говорит и ваш брат.
— Правда?
— Да. Я с ним поговорил. Рядом с вашей матушкой он холодно произносил любезности. А у двери я попросил его объясниться, и он объяснил. Сказал, что я недостаточно хорош для вас. Вот что я чувствую, но что чувствуете вы?
— Думаю, мне пора.
— Вы этого хотите?
Она хотела проехать мимо, но Джереми схватил ее лошадь под уздцы.
— Конечно же, я не хочу, — сердито сказала она. — Мой брат может думать, что ему угодно.
— А ваша матушка?
— Естественно, я прислушиваюсь к ней.
— А она явно с ним согласна.
— У меня есть собственное мнение.
— Я так и подумал. — Джереми сглотнул, собираясь с мыслями. — Я знал... встречал многих юных леди вашего возраста в разных частях графства. Я наблюдал, как тщательно за ними присматривают и контролируют. Всегда только «да, мама» и «нет, мама», и ни шагу за пределы приличий. Они часто выходят замуж за тех, кого для них выбрали... Из всех знакомых мне девушек вы меньше всех похожи на такую. Вы скорее будете следовать собственным предпочтениям. Мне и в самом страшном сне не приснится, что вы с матерью и братом вместе и хладнокровно решите, за кого вам выйти замуж!
— Кто так сказал?
— Он.
Они замолчали, лишь лошади рвали траву и работали челюстями, а иногда позвякивала упряжь.
— Я выйду замуж по своему выбору и без всяких ограничений. Но разве это не доказывает мое утверждение, что вы мне безразличны? Мое поведение было... просто развлечением.
— Клянусь, — с горечью произнес Джереми, — я почти вам поверил.
— Что ж, тогда дайте мне проехать! Глупец! Разве тогда я не сказала вам, что не всё так однозначно?! Разве я не сказала вам, не просила вас никогда не воспринимать меня серьезно?
— Теперь вы говорите как человек, которому не всё равно.
— Мне просто хочется сделать вам больно! Этого недостаточно?
— Больно? Да я умираю от отчаяния!
Кьюби сглотнула и рассмеялась сквозь слезы, хлынувшие из глаз.
— Никто не умирает из-за любви. Я точно знаю. Поэты так превозносят любовь, что считается необходимым по ней плакать.
— Что вы и делаете, — сказал Джереми, поднеся руку к лицу.
Она натянула поводья и тронула лошадь хлыстом, послав ее мимо Джереми по дороге. Они посмотрели друг на друга затуманенными взорами.
— Прощайте, — сказала она. — Может, вы мне и небезразличны. Но этого мало. Это не вы мне не подходите, а я вам. Вспомните тех, кто покоится на церковном кладбище — нам повезло больше. Они бы всё отдали, лишь бы обрести наши разбитые сердца!
Она поехала дальше. Ее шляпка наклонилась, а стройная фигура раскачивалась в такт неровной поступи лошади по крутому склону. Кьюби слегка повернула голову, но потом решительно не стала оборачиваться.
Глава третья
Праздник летнего солнцестояния, или день Иоанна Крестителя, это волшебная ночь. Вершина солнцеворота, когда солнце встает высоко в зените и оказывается дальше всего от экватора, будто застыв на одном месте. Это время человеческих жертвоприношений и поклонения солнцу; время змеиных сборищ, гадания на ветвях и предсказаний смерти.
Давным-давно корнуольские кельты считали эту ночь особой, сверхъестественной. Однако первые пуритане и методисты неодобрительно смотрели на языческие празднования, и со временем таинство упростилось до праздника с фейерверками и гуляниями для молодых, да парой обрядов для забавы, в которые уже мало кто верит.
Но посреди веселья, смеха и танцев люди ощущали нечто древнее христианства, древнее атеизма, древнее безверия. В ясные ночи, которые выдавались особенно часто, можно было уловить странное молчание, шепот, ощутить дрожь при виде странной тени; люди озирались в мерцающем свете костров, бросая случайные взгляды туда, где свет угасал, а тьма сгущалась сильнее всего.
Конечно, эта ночь никогда не бывает непроглядно черной с заката до рассвета, ведь солнце не успевает уйти за горизонт достаточно далеко, а море отражает на небе его лунно-бледные отсветы. Такая светлая ночь не создана для сна, и люди гуляют, выискивая души друзей.
Демельза не верила в языческие практики и сверхъестественные обряды, но и не отвергала их. Она считала, что в мире есть много необъяснимого, а излишняя категоричность не идет на пользу. Просыпав соль, можно потратить секунду, чтобы бросить щепотку через левое плечо, и кому от этого станет хуже? Она не приносила в дом цветы боярышника и не садилась за стол тринадцатой. А некоторые из снадобий, которым в детстве обучила ее Мегги Доус, прекрасно работали. Просто нужно подходить ко всему непредвзято и принимать вещи такими, каковы они есть.
Однако, устраивая прием в честь летнего солнцестояния и включив в него нескольких старых обычаев, она руководствовалась только всеобщим желанием возобновить утерянный было праздник. В течение нескольких лет, за исключением 1802-го, костры были запрещены из-за Наполеона и угрозы его вторжения. Так же, как и двести лет назад, когда Испанская Армада угрожала Англии, огонь на маяках зажигался только в случае тревоги.
Это правило с той поры не изменилось, но со времен великой победы Нельсона опасность отступила. Няньки все еще пугали непослушных детей Наполеоном и его ужасами, французский император оставался по-прежнему непобедим. Он подчинил Европу, но море и господствующий здесь флот ему не покорились. Более того, этот год ознаменовался другой великой победой, к тому же на суше. Первая победа на суше, которую кто-либо мог вообще упомнить. В честь этого события запускали фейерверки пару месяцев назад. Так почему бы не зажечь их снова?