Якоб Элиас Поритцки
Незнакомец
Знаешь ли ты, что такое тоска и одиночество?
За последние две недели он не приходил домой раньше двенадцати или часа ночи. И всегда был немного пьян. Ему было непонятно, почему люди говорят об этом взвешенном состоянии — «быть навеселе», потому что он никогда — видит бог, действительно никогда — не испытывал даже малейшего намека на веселость. Скорее, он чувствовал какую-то смертельную грусть, как больная собака. Он был вынужден пить, чтобы поставить на место то, что сдвинулось в его душе — но разве тот лишенный тени незнакомец, который постоянно крался за ним и преследовал его даже среди бела дня, мучая и пугая, мог позволить ему развеселиться от одной или двух выпитых бутылок вина! Этим прогнать его было невозможно, этого бесплотного призрака. Весь мир казался каким-то странно расплывшимся и погруженным в тонкий туман. Ему чудилось, будто люди бродят по улицам, как привидения, а кареты едут словно на обитых толстым войлоком колесах. Фонари излучали спокойный свет… Но с тем же успехом они могли быть железными чудищами с одним пылающим в стеклянной голове глазом. А ведь ужас сидел в нем самом и не спал. Чем ближе подходил он к своему дому, тем тревожнее становилось у него на душе.
У двери он резко остановился; его сердце начало громко стучать, и он почувствовал, что в одно мгновение полностью протрезвел. А когда он открыл ключом дверь и зашагал по темному коридору, ему показалось, что невидимые руки высыпали на него большие корзины, полные горя, тоски и страха. Он слышал, как из каждого угла предостерегающие голоса шептали ему: «Не иди дальше! Ради бога, ни шага дальше!»
Потому что в своем доме он не был дома. Тишина его комнаты кричала ему навстречу и заставляла его шумно ходить взад и вперед и насвистывать, чтобы вселить хоть немного жизни в эти мертвые стены. Тогда обычно люди, которые жили под ним, начинали стучать в потолок, и он сразу же прекращал свою беготню, а его нервы успокаивались на какое-то время.
Значит, есть еще в доме люди, которые не спали, хотя уже было около часа ночи. Если с ним сейчас что-нибудь случится, ему достаточно будет громко закричать, и наверняка снизу прибегут посмотреть, что с ним такое. И тогда на лице его увидят смертельный страх, приковавший его к тому месту, где он сидел, глядя перед собой неподвижным взглядом и боясь сделать малейшее движение. Да, это было единственное, что ему помогало в эти последние две недели. Когда среди ночи он слышал возмущенный стук снизу, его разбушевавшиеся нервы сразу успокаивались, а его лихорадочно стучащее сердце преисполнялось благодарности.
Обычно около трех часов, когда убегающая ночь начинала тормошить дремлющий день, этот страх уступал место усталости, которая снисходила на него как благодать. Где бы он в тот момент ни стоял или сидел, он валился как куль и спал до позднего утра.
Сегодня он опять почти до часа был в винном погребке, достойном кисти Калло, и после того, как остался там единственным посетителем, побрел, шатаясь, домой, истерзанный до глубины души, полный мрачных предчувствий. И теперь он сидел в своей комнате, парализованный страхом и неспособный думать или двигаться, неспособный даже зажечь свет. Единственным спасением было ходить взад и вперед по комнате, чтобы не видеть самого себя, и верить в свою бесплотность и аморфность.
Люди, жившие под ним, сегодня не стучали. А он шагал туда-сюда целый час, гремя, словно обутый в сапоги со шпорами драгун, и свистел целый час, так что там внизу должны были сойти с ума от ярости. Но оттуда не раздавалось ни звука, ни малейшего протеста в адрес нарушителя тишины. Это поразило его, и он резко остановился.
Что случилось? Они уехали? Ведь у них был грудной ребенок, а старая бабушка, которая смотрела за ним, была больной и немощной.
Да, вероятно, они действительно уехали. Он вспомнил, как жена привратника болтала насчет того, что молодая пара собирается поехать на свадьбу к каким-то родственникам. Но по крайней мере ребенок и старуха уж точно остались дома. И он слышал от привратника, что молодые супруги, жившие под ним, велели старухе стучать палкой от метлы в потолок, если он снова станет бегать среди ночи как одержимый и мешать спать их ребенку.
Почему же никто не стучал?
Жуткая тишина звенела в его ушах. Было так тихо, что он даже слышал, как тикали часы в кармане жилета. И во всем доме не раздавалось больше ни звука. Словно опытный вор, он снял башмаки и тремя гигантскими шагами тихо, как большой кот, прошмыгнул к окну. Осторожно прижал лицо к стеклу и посмотрел наружу; однако пасть темноты проглотила стоявшие внизу деревья вместе с кустарником и фонтан. Было впечатление, будто перед его окнами поставили черную непроницаемую стену.