— Я даже не знаю, нравится ли мне это место, — сказала Ребекка, когда они поднимались на машине по серпантинной, крутой и узкой дороге. Эта местность была покрыта густым лесом, и создавалось такое впечатление, словно из солнечного дня перемещаешься в мир теней.
— Давай сначала просто посмотрим, — сказал Феликс.
Они проезжали мимо запущенных лугов и старых, ветхих домов, которые, съежившись, притаились в совершенно заросших садах. Цыганский табор с ярко окрашенными машинами на окраине дороги… Фруктовые деревья, на удивление ухоженные и рассаженные, как на плантациях… А потом снова лес. Здесь больше не было асфальта — лишь дорога через поле, усеянная выбоинами, в которых еще стояли лужи от ливневого дождя, прошедшего несколько дней назад.
— Да это же на краю света! — охнула Ребекка и услышала в своем голосе содрогание от ужаса.
Один из последних домов больше всего походил на фотографию с витрины. Во всяком случае, земельный участок был огорожен сильно обветшавшим белым дощатым забором, и именно этот забор запомнился Феликсу — по крайней мере, так он считал. Сам дом просвечивал белизной сквозь стену зарослей. Ребекка непроизвольно зябко поежилась, когда вышла из машины, и ее первой мыслью было: "Никогда. Никогда я даже недели здесь не выдержала бы".
А Феликс уже открыл ворота в сад, которые при этом чуть не выпали из своих заржавевших петель, и прошел на участок.
— Не надо, — сказала Ребекка. — Ты ведь даже не знаешь, дома ли эти люди.
— Мне кажется, здесь вообще уже никто не живет, — ответил Феликс. — Все выглядит таким заброшенным… Посмотри, какая высокая трава! Здесь уже целую вечность не косили траву и не подрезали кустарник и деревья.
Ветки хлестали их по лицам и путались в волосах, когда они, спотыкаясь, пробирались по едва заметной тропинке к дому. Ребекка вынуждена была признать, что здесь и в самом деле вряд ли кто-то жил. Дом выглядел таким же неухоженным, как и сад: от стен отваливалась штукатурка, в окнах на втором этаже уже частично не было стекол. Входная дверь в дом косо висела в дверной раме, как и ворота в сад.
— В него много пришлось бы вложить, — пробормотал Феликс.
Ребекка с ужасом взглянула на него.
— Ты что, на самом деле думаешь, что мы…
— Нет-нет, — сказал он, и они пошли вокруг дома.
И вдруг все изменилось. И свет, и небо, и весь день. Перед ними далеко вперед расстилался сад — огромная, казалось бы, бесконечная лужайка, которая в конце переходила в утес, а за утесом сверкало море, голубое и бесконечное. Оно отражало лучи солнца, светящего с безоблачного неба, и одним махом разогнало гнетущее впечатление мрачности, охватившее их незадолго до этого.
Оба они стояли, потрясенные этим зрелищем и ощущениями, которые оно вызвало.
— Это… — начал Феликс, очарованный видом, и Ребекка завершила его фразу:
— Невероятно. Это невероятно красиво.
Они прошли через весь сад до самого утеса. Склон горы здесь круто и обрывисто падал в море, а внизу бурлил морской прибой, с силой швырявший на камни белую пену волн. Песок маленькой бухты между водой и утесом светло поблескивал.
— Здесь можно было бы купаться, — заметил Феликс.
— Туда не спустишься, — возразила Ребекка.
— Да нет, туда можно спуститься! Проложить тропинку…
— Но все равно морской прибой здесь слишком сильный.
— Не всегда. Не каждый день.
Они взглянули назад, на дом. На эту сторону когда-то выходила небольшая веранда под крышей. Там стояли дряхлый шезлонг и немного подсохшая бугенвиллея[2], плетущаяся вверх по столбу и покрывавшая весь навес.
— Сидеть там и смотреть на море…
— Вечером при закате солнца…
— Слушать морской прибой…
— Смотреть на небо…
— И слушать крик чаек…
Они взялись за руки и медленно пошли через сад к дому. К своему дому.
2
Кустарник, растение-лиана с цветками яркой окраски: красный, оранжевый, розовый, фиолетовый, пурпурный, персиковый, снежно-белый и кремовый.