– Они под ковриком, – явно смущённый собственным поступком, мужчина виновато втягивает голову в плечи, а я и ругаться уже не хочу, до того вид у него измученный.
Лишь тяжело вздыхаю, цепляю на лицо слабую улыбку, и, подойдя ближе, осматриваю серые стены:
– Что искать-то?
– Не знаю.
Отлично! Боюсь без чёткого плана мы здесь до утра провозимся: коробок штук двадцать , не меньше, в углу старая электроплита, у одной из стен детский велосипед, там же заляпанный стульчик для кормления и грязный плюшевый медведь в нелепых красных штанах. Даже странно, что за ночь ничего не уволокли!
– Смотри, – слышу и оставляю в покое детскую игрушку, уже торопливо вышагивая в указанном незнакомцем направлении. – Следы чьи-то. А кровь, похоже, моя.
И вправду. Сажусь на корточки, подсвечивая мобильным нашу находку, но если быть честной даже не знаю, о чём это должно мне говорить. Ну след, вроде мужской, размера сорокового, не больше. А дальше что?
– Не вскрывал я этот гараж, меня сюда приволокли. Да и чем? У меня карманы пустые, – делится своими наблюдениями незнакомец, продолжая дрожать от холода как осиновый лист, а я пытаюсь переварить услышанное… Это же хорошо?
– Значит, ты точно не вор!
– А ты сомневалась? – он криво усмехается и тут же касается большим пальцем раненой губы – от улыбки рана вновь начинает кровоточить. А я автомате достаю платок, заботливо промакивая капельку крови белой тканью. И чего он на меня во все глаза таращится? Словно я с луны свалилась.
– Имею право, ты у меня двести рублей утащил.
– Сто восемьдесят четыре. Саш, – я хочу отвести руку от его лица, уже сминая грязный платок в кулаке, а он перехватывает запястье, не давая отодвинуться, и тяжёлым взором пригвождает меня к месту. – Я всё равно уйду.
– Почему?
– Потому что в полицию мне нельзя. А ты заставишь.
Что значит нельзя? И долго мне так сидеть, ощущая чужие ледяные пальцы на своей коже?
– Ты что-то вспомнил, да? – свободной рукой избавляюсь от его захвата и словно это не он, а я потеряла память, с замиранием сердца жду его ответа.
– Нет, просто знаю и всё. Не знаю, как это объяснить… Внутри такое чувство, будто я совершил что-то нехорошее… Гадкое, Саш.
Вот так новости! Не двигаюсь, с минуту пытаясь разобраться в собственных ощущениях, а он всё смотрит и смотрит на бурые кляксы, впитавшиеся в дощатый пол.
Нехорошее… Он высокий, пожалуй, ростом с моего Ваньку, и такой огромный, что отбрасываемая им тень ползёт по полу, но так и не поместившись, убегает на стену. А мне не страшно. От слова совсем.
Даже когда он встаёт, возвышаясь надо мной как чёртов Халк, пусть и неестественно помятый, ладошки от страха не леденеют. Не боюсь.
– Ты лучше иди, Саш. Я и так у тебя по гроб жизни в долгу.
– А ты? Что ты будешь делать? Таня явится с минуты на минуту, так что в гараже тебе не остаться.
Да и холодно, его уже лет сто не топили.
– Придумаю что-нибудь. А тебе спасибо за всё. Такие, как ты, встречаются в наше время нечасто.
Придумает! Да уж не сомневаюсь, что ничего умного его пробитая голова не сгенерирует! Джинсы вон до сих пор влажные и у ботинок покрылись инеем, а он корчит из себя героя! Ещё и прощается, торопливо двигаясь к выходу, даже ни разу не обернувшись…
– Стой! – а значит уйдёт, если я не попытаюсь его остановить.
Подскакиваю, едва не падая, зацепив сапогом одну из коробок, из которой тут же вываливается на грязный пол белое свадебное платье, и впопыхах затолкав обратно напоминание о худшем из Таниных кошмаров, догоняю этого загадочного человека.
– Договорились, никакой полиции! – кричу ему вслед, шумно захлопывая за собой дверь, и семеню по рыхлому снегу, и сама промерзая до самых костей от одного взгляда на его трясущуюся от озноба фигуру. – Только к врачу мы всё равно съездим. И разместим пост в местных пабликах. Как только твои синяки немного сойдут…
Ведь не смогу я так! Сон потеряю, если не удостоверюсь, что с ним всё в порядке! А он словно элементарных вещей понять не в силах:
– Зачем тебе это? – болезненно щурится и без того узкими, как щёлки, глазами, и словно в землю врос, не двигаясь, стоит в метре от моей машины.
– А кто, если не я? Я больше желающих тебе помочь не наблюдаю.
Всё просто же!
– А если… – он осекается, поджав разбитую губу, и никак не решается взглянуть мне в глаза, словно собственных мыслей стыдится.
– А если однажды ты вспомнишь, что совершил преступление, сам пойдёшь в полицию. Договорились?
Я не дышу. И он, кажется, тоже.
– Решайся. В багажнике есть одеяло, – применяю запрещённый приём, радуясь, что мамина щедрость сегодня не знала границ, и достаю автомобильный брелок, разбавляющий звенящую тишину знакомым писком. – И чай в термосе. Едем?