— Нет же, нет! Я буду вашим другом, хорошим знакомым, братом — ну, чем вам угодно, лишь бы вы позволили мне по-прежнему видеть вас. Но объясните, почему ничем другим мне быть нельзя?
Наступило долгое, тягостное молчание.
— Из-за какого-нибудь необдуманного обета?
— Да, примерно, — ответила она. — Быть может, когда-нибудь я вам все расскажу, но сейчас вам лучше уйти. И никогда больше, Гилберт, не вынуждайте меня повторять то, что я сказала вам сегодня! — добавила она с печальной серьезностью, спокойно и ласково протягивая мне руку. Какой дивной музыкой прозвучало в ее устах мое имя!
— Никогда! — ответил я. — Но этот проступок вы мне простили?
— При условии, что он не повторится.
— И я могу иногда вас навещать?
— Пожалуй… иногда. Если вы только не злоупотребите этим!
— Я не хочу давать пустых обещаний, но докажу на деле.
— Если что-нибудь подобное повторится, знакомство между нами будет кончено. Только и всего.
— И вы теперь всегда будете называть меня Гилбертом? Это ведь по-сестрински и не перестанет напоминать мне о нашем уговоре.
Она улыбнулась и опять попросила меня уйти. Благоразумие подсказало, что мне следует подчиниться. Она вернулась в дом, а я начал спускаться с холма. Внезапно тишину росистого вечера, поразив мой слух, нарушил стук конских копыт, и, поглядев на дорогу, я увидел, что по склону поднимается одинокий всадник. Я узнал его с первого взгляда, хотя уже сгущались сумерки. Мистер Лоренс на своем сером жеребце. Молниеносно пробежав луг, я перемахнул через каменную стенку и неторопливо пошел по дороге навстречу ему. Увидев меня, он натянул поводья, словно намереваясь повернуть назад, но передумал и затрусил вперед. Слегка мне поклонившись, он направил жеребчика вдоль самой стенки, чтобы разминуться со мной, но я этого не допустил, а схватил конька за уздечку и воскликнул:
— Лоренс, я требую объяснения этой тайны! Куда вы едете и зачем? Отвечайте сию же секунду и без увиливаний!
— Отпустите уздечку, будьте так любезны! — сказал он спокойно. — Вы рвете губы Серому.
— Чтоб вас и вашего Серого…
— Почему вы ведете себя и выражаетесь столь непристойно, Маркхем? Мне стыдно за вас.
— Вы не сдвинетесь с места, пока не ответите на мои вопросы! Я требую объяснения вашей низкой двуличности!
— Я не отвечу ни на единый вопрос, пока вы держите уздечку, — держите ее хоть до завтра!
— Ну, хорошо! — Я разжал руку, но остался стоять перед ним.
— Задайте мне их тогда, когда будете в состоянии говорить, как подобает джентльмену! — ответил он и попытался меня объехать, но я тут же остановил конька, который словно был удивлен моей грубостью не менее своего хозяина.
— Право, мистер Маркхем, это уже слишком! — сказал тот. — Я не могу навестить по делу свою арендаторшу без того, чтобы не подвергнуться нападению, которое…
— Вечер — не время для деловых разговоров, сэр! Сейчас я выскажу вам все, что думаю о вашем поведении!
— Лучше отложите до более удобной минуты, — заметил он вполголоса. — Вон мистер Миллуорд!
И действительно, со мной почти тотчас поравнялся священник, возвращавшийся из какого-то дальнего уголка своего прихода. Я тут же отпустил уздечку, и помещик продолжил свой путь, учтиво поклонившись мистеру Миллуорду.
— Э-э, Маркхем, ссоритесь? — воскликнул тот, обернувшись ко мне и укоризненно покачивая головой. — Из-за вдовушки, разумеется. Но разрешите сказать вам, молодой человек (тут он придвинул свое лицо к моему, словно доверительно сообщая важную тайну), она этого не достойна! — И он торжественно кивнул в подтверждение своих слов.
— МИСТЕР МИЛЛУОРД!!! — вскричал я столь грозно, что преподобный джентльмен с недоумением посмотрел вокруг, ошеломленный такой нежданной дерзостью, и бросил на меня взгляд, яснее слов говоривший: «Что? Вы смеете так говорить со мной?!» Но меня душил гнев, и, не подумав извиниться, я повернулся к нему спиной и торопливо зашагал по ухабистой дороге к дому.
Глава XI
ОПЯТЬ МИСТЕР МИЛЛУОРД
Вообрази, что прошли три недели. Миссис Грэхем и я были теперь только друзьями — или братом и сестрой, как мы предпочитали смотреть на себя. Она по моему настоянию называла меня Гилбертом, а я ее — Хелен, обнаружив это имя на титульном листе одной из ее книг. Виделся я с ней не чаще двух раз в неделю, причем по-прежнему старался искать будто бы случайных встреч, полагая, что мне следует соблюдать величайшую осторожность. Короче говоря, я вел себя настолько образцово, что у нее ни разу не нашлось причины в чем-нибудь меня упрекнуть. Тем не менее я замечал, что порой она бывала горько недовольна сама собой или своим положением, и, признаюсь, последнее и у меня вызывало тягостную досаду. Выдерживать небрежный братский тон оказалось очень нелегкой задачей, и я часто ощущал себя последним лицемером. К тому же я видел, а вернее, чувствовал, что вопреки ее усилиям «я ей небезразличен», как скромно выражаются герои романов. И хотя я радовался привилегиям, которых сумел добиться, отказаться от надежд на будущее у меня не хватало сил, хотя, разумеется, свои мечты я тщательно скрывал.
— Куда ты, Гилберт? — как-то вечером спросила Роза, когда я кончил пить чай после хлопотливого дня на ферме.
— Пройдусь немножко, — ответил я.
— А ты всегда так тщательно чистишь шляпу, и причесываешься, и надеваешь новенькие щегольские перчатки, когда хочешь немножко пройтись?
— Не всегда.
— Ты ведь идешь в Уайлдфелл-Холл, верно?
— С чего ты взяла?
— Вид у тебя такой. Но лучше бы ты туда так часто не ходил!
— Чепуха, деточка. Я полтора месяца там не был. О чем ты говоришь?
— Просто на твоем месте я бы держалась от миссис Грэхем подальше.
— Роза, неужели и ты поддалась общему предубеждению?
— Не-ет, — ответила она нерешительно. — Но последнее время я столько про нее наслышалась и у Уилсонов и у Миллуордов, да и мама говорит, будь она порядочной женщиной, так не жила бы здесь одна. И разве ты забыл, Гилберт, как прошлой зимой она объяснила, почему подписывает картины неверно? Что у нее есть близкие… или знакомые, от которых она прячется, и она боится, как бы они ее не выследили? И как потом она вскочила и вышла из комнаты, когда пришел кто-то, и она не хотела, чтобы мы его увидели? А Артур так загадочно сказал, что это мамин друг?
— Да, Роза, я все это помню. И могу извинить твою подозрительность, потому что, не знай я ее, как знаю, так и сам, возможно, сопоставил бы все это и поверил тому, чему веришь ты. Но, благодарение Богу, я ее знаю. И я буду не достоин называться человеком, если поверю о ней чему-нибудь дурному, пока не услышу подтверждение из ее собственных уст. Уж скорее я поверил бы такому о тебе, Роза!
— Гилберт, ну что ты говоришь?
— Значит, по-твоему, что бы там про тебя ни шептали Уилсоны и Миллуорды, я не должен был бы им верить?
— Еще бы!
— А почему? Потому что я знаю тебя. Ну вот и ее я знаю не хуже.
— Вовсе нет! Что ты знаешь о ее прошлой жизни? Год назад ты ведь и представления не имел, что она живет на свете!
— Неважно. Можно посмотреть человеку в глаза, заглянуть ему в сердце и за какой-то час узнать о его душе столько, сколько и за всю жизнь не обнаружишь, если он или она не захотят тебе открыться или у тебя не хватит ума понять то, что тебе откроется.
— А, так ты все-таки идешь к ней!
— Конечно.
— Но, Гилберт, что скажет мама?
— А зачем ей об этом знать?
— Если ты и дальше будешь так продолжать, от нее ведь не скроешь!
— Продолжать? Что продолжать? Мы с миссис Грэхем просто друзья и такими останемся, и никто на свете не может этому помешать или встать между нами!
— Если бы ты слушал, что они говорят, то вел бы себя осторожнее — и не только ради себя, но и ради нее. Джейн Уилсон считает, что твои визиты туда просто еще одно доказательство ее безнравственности!..
— Чтобы Джейн Уилсон провалилась в тартарары!
— А Элиза Миллуорд очень из-за тебя огорчается.