Дженни выпрямилась.
— Не надо ничего объяснять. И так все понятно. Капитан хочет любым способом заполучить обещанную награду, — процедила она. — Черт бы побрал этого Клея Армстронга! Заварил кашу! Во всем виноват он один. Если бы он не был упрям как осел, ничего бы не случилось. Нет, подавай ему Бианку, и все тут. Ты знаешь, он пытался уговорить четырех капитанов, прежде чем нашел негодяя, который согласился на это грязное дело. И вот что вышло! Невинная девушка попала в лапы кучки подлецов, ее унизили, оскорбили, вынудили стать женой человека, которого она даже не знает и после всего этого, наверное, и знать не захочет.
— Дженни, пожалуйста, успокойся. Все не так уж плохо. Врач сказал, что теперь, когда я стала женой Армстронга, мужчины оставят меня в покое. Но самое главное, я теперь уверена, что они не тронут тебя.
— Меня! — возмутилась Дженни. — Значит, эти подлецы шантажировали тебя, грозили что-нибудь со мной сделать? А ведь ты со мной едва знакома. — Она положила руку на плечо Николь. — Помяни мое слово — ты получишь от Клея все, что захочешь. Уж я с ним потолкую по-своему. Он давно нуждается в хорошей головомойке. И, клянусь, он возместит тебе все: и расходы на дорогу, и деньги, которые ты скопила на модный магазин, и… — Она вдруг запнулась на полуслове и устремила взгляд на сундуки.
Николь быстро села.
— Что-нибудь случилось?
На широком лице Дженни появилась злобная усмешка.
— «Покупай все самое лучшее, Дженни…» — сказал он мне. Он стоял на пристани и осматривал все, как хозяин, и твердил, чтобы я выбирала самое лучшее.
— О чем ты, Дженни?
Дженни, словно в трансе, не отрывала взгляда от сундуков и бормотала:
— Он говорил, что на свете нет ничего, что было бы достойно его жены. — Улыбка на ее лице стала еще шире. — Ну, Клейтон Армстронг, держись!
Николь, спустив ноги с койки, с изумлением и тревогой смотрела на Дженни. Уж не повредилась ли она в рассудке?
Дженни начала лихорадочно развязывать один за другим узлы на веревках и стаскивать сундуки на пол, не переставая приговаривать:
— Он дал мне мешочек золота и велел накупить в Англии лучших тканей и самую дорогую отделку. Он сказал, чтобы я помогла его жене сшить новые туалеты. — Она усмехнулась. — А над мехом будет трудиться меховщик в Америке.
— Над мехом? — Николь вспомнила, что говорилось в письме. — Но, Дженни, все это принадлежит Бианке. Если мы сошьем что-нибудь на меня, ей это не подойдет — мы совсем разные.
— Я вовсе не собираюсь шить на женщину, которую в глаза не видела, — сказала Дженни, сражаясь с очередным узлом. — Он велел мне пошить одежду для его жены, а, насколько мне известно, ты и есть его жена.
— Дженни, так нельзя. Я не могу присвоить чужое. Дженни пошарила рукой под крышкой верхнего сундука и извлекла связку ключей.
— Я это делаю не для тебя, а для себя. Хотелось бы хоть раз в жизни посмотреть, как Клей не смог купить или даже получить даром то, что пожелал. Все девушки и незамужние женщины в Виргинии сходят по нему с ума, а ему понадобилось искать жену в Англии, причем я вовсе не уверена, что этой Бианке он сколько-нибудь нужен. — Отперев один из сундуков, она подняла крышку, аккуратно сняла пергамент, прикрывавший содержимое, и залюбовалась.
Не в силах преодолеть любопытство, Николь подошла к ней, заглянула в сундук и задохнулась от восторга. Уже несколько лет она не видела шелка, а шелк такого превосходного качества она не видела никогда в жизни.
— Англичане боятся тех, кого они называют низшими сословиями, — говорила Дженни, — и поэтому одеваются почти как эти низшие сословия. А у нас в Америке все равны. Если ты можешь позволить себе красивую одежду, то и носи ее без опаски. — Она достала отрез переливающегося тончайшего шелка и набросила его на плечи Николь. — Ну как, нравится?
Несколько мгновений Николь смотрела на шелк, потом приложила его к щеке, слегка повела плечами, чтобы ощутить, как прохладная, гладкая ткань скользит по обнаженному телу. Это ощущение доставляло чувственное, чуть ли не греховное наслаждение.
Дженни открыла другой сундук.
— А вот это — на кушак. — Она вытянула широкую атласную ленту темно-синего цвета и завязала ее вокруг талии Николь.
Сундук был набит лентами разной ширины всех мыслимых цветов и оттенков.
— Шаль, сударыня? — засмеялась Дженни, и, прежде чем Николь успела опомниться, перед ней оказалась по меньшей мере дюжина шалей — пестрые шотландские, английские кашемировые, хлопковые из Индии, кружевные из Брюсселя.
Пока девушка в немом восхищении созерцала эти сокровища, Дженни принялась раскрывать один сундук за другим. Там были бархат, батист, перкаль, шерсть, мохер, теплые полушерстяные ткани, тэмми, тюль, органди, креп, тончайшие кружева.
Когда первый восторг прошел, Николь начала смеяться. Она сидела на койке, а Дженни забрасывала ее с ног до головы роскошными тканями и тоже смеялась. Обе женщины, казалось, повредились в рассудке: они купались в пунцовом и зеленом, розовом и сиреневом. Это была настоящая вакханалия, помешательство.
— Но ты еще не видела самого главного, — сказала Дженни, устраивая на голове Николь нечто вроде тюрбана из розового шелка и черных кружев. Она с благоговейным трепетом открыла большой ящик и бережно положила на руки Николь мех. — Ты знаешь, что это?
Николь зарылась лицом в пушистый мех, забыв о перекинутых через руку отрезах шелка, шерсти разных расцветок и легком газе, наброшенном на шею. Только один мех мог быть таким густым, таким мягким, таким роскошным и иметь такой глубокий оттенок, что глаз тонул в нем. Только один.
— Соболь, — еле слышно выдохнула она.