— Вирджиния! Я терпеть не могу, когда ты начинаешь говорить в своей издевательской, саркастической манере! — Голос миссис Клей стал угрожающе громким. — Маркиз — один из самых милых и, безусловно, самых красивых молодых людей, каких мне когда-либо доводилось встречать. Весь Нью-Йорк будет помешан на нем! Тебе будут завидовать все девушки в городе. Так веди же себя пристойно! И помни, что у любой медали есть две стороны. А вдруг ему тоже захочется влюбиться в тебя?
Мать развернулась и пошла из комнаты, стукнув дверью на прощание. Вирджиния в отчаянии обхватила голову руками. Как всегда в подобных стычках с матерью, последнее слово оставалось за миссис Клей. За годы постоянных споров с мужем она давно усвоила основное правило: всегда оставлять за собой последнее слово, стараясь при этом как можно сильнее обидеть своего оппонента.
От выпитого по настоянию матери кофе сердце у бедняжки колотилось как бешеное, готовое вот-вот выпрыгнуть из груди. Щеки запылали нездоровым румянцем, и Вирджиния почувствовала себя как рыба, выброшенная на берег, — ей катастрофически не хватало воздуха.
Она попросила служанку открыть окно. С трудом облачившись в свадебный наряд, Вирджиния с тоской подумала о том, хватит ли у нее сил пройти через огромную, запруженную народом гостиную, пусть и опираясь при этом на руку дяди.
Наконец она оделась. Платье — море воланов из брюссельского кружева — было бы просто неотразимо, со вздохом подумала Вирджиния, не будь оно таким огромным. Фата, присобранная на голове, ниспадала до самого пола. Посмотрев на себя в зеркало, Вирджиния подумала, что сейчас она похожа на безобразную колдунью, которой обычно пугают детей. Она горько рассмеялась такому сравнению, но в этот момент в дверь постучали. На пороге, держа перед собой серебряный поднос с бокалом шампанского, появился лакей.
— Вам поклон от матушки, мисс! — торжественно объявил он. — И велено выпить все до последней капли.
Вирджиния взяла бокал и немного отпила. Может быть, ей действительно станет легче дышать. Лакей, в парадном костюме, украшенном позументами и шитьем, в напудренном парике и белых перчатках, приветливо улыбался ей, а она никак не могла вспомнить его имя.
— Желаю вам счастья, мисс Вирджиния, — проговорил он сердечно.
— Благодарю! — ответила она чисто механически.
Она осушила бокал, поставила его на туалетный столик, и тотчас же раздался голос дяди за дверью:
— Ты готова, Вирджиния? Все ждут!
— Готова, дядя!
Она двинулась к нему навстречу, перехватив восхищенный взгляд, устремленный на тиару.
— Минуточку, мисс! — прощебетала одна из служанок. — Вы не опустили вуаль на лицо. Вот так! Когда закончится обряд, вы сможете откинуть вуаль и при этом не нарушить фату, заколотую на спине.
— Спасибо, — пробормотала Вирджиния, пока служанка закрывала ей лицо тюлем. В этой маске ей стало вообще невозможно дышать, и она почувствовала, как еще сильнее заколотилось сердце.
— Все нервы! — рассеянно подумала она про себя и вложила свою руку в белой лайковой перчатке в руку дяди, подхватив другой рукой букет из тубероз и ландышей. Они медленно спускались по широкой парадной лестнице вниз, к гостям, с нетерпением ожидавшим их появления в гостиной. Слышалась негромкая музыка, заглушаемая сотнями голосов. Те, кому не хватило места в зале, теснились по обе стороны лестницы, толпились в холле и коридорах. Народ расступался, давая им дорогу, сопровождая каждый шаг невесты восклицаниями, поздравлениями, пожеланиями добра и счастья. А она низко склонила голову, стараясь ничего не слышать, ничего не видеть и не отвечать на все эти приветствия и пожелания. Каждый новый шаг стоил ей неимоверных усилий, и она была просто счастлива, что в эту минуту у нее есть опора — дядя, руку которого она судорожно сжимала. В какой-то момент ей даже показалось, что дядя силком тащит ее вперед, и не будь его рядом, она скорее всего развернулась бы и побежала прочь. Вирджиния подняла глаза. Перед ней стоял епископ, а рядом с ним с видом победительницы и выражением неописуемого счастья на лице — мать. По другую сторону от епископа стоял высокий, широкоплечий, темноволосый мужчина.
Почему-то ей всегда казалось, что все англичане светловолосые. Но перед ней стоял брюнет, и надо признать, мать не солгала — маркиз был действительно необыкновенно хорош собой.