Тетя Элла Мей подавила тяжелый вздох.
— Я хорошо знаю англичан, — проговорила она невесело. — Для них честь семьи — это все! Разумно ли ты поступаешь, детка, требуя столь многого? Почему ты не хочешь довольствоваться тем чудом, которым одарила тебя судьба: ты влюбилась в собственного мужа и он полюбил тебя.
— Как я смогу жить с ним и постоянно терзаться одним: ночью ему нужно мое тело, днем — мои деньги. Я отдалась ему добровольно, я готова отдать ему все, что у меня есть, потому что люблю его, потому что при виде его начинает трепетать каждая клеточка моего тела, каждый мой нерв, потому что всеми фибрами своей души я чувствую, как велика его потребность во мне! Но мое чувство к нему сильнее и глубже обычного физического влечения, и потому я не могу довольствоваться столь малым.
Тетя Элла Мей нервно сцепила руки.
— Не знаю, не знаю, детка! По-моему, ты играешь с огнем! Ты хочешь слишком многого. Не забывай, твой муж — часть того общества, в котором родился, вырос и был воспитан. Мораль этого общества, его постулаты вошли в плоть и кровь герцога с пеленок. И потом, он не просто Себастьян, твой муж, он еще и звено в длинной цепи Риллов, родословная которых уходит своими корнями в глубь веков. И его с детских лет учили, что все Риллы привыкли жертвовать во имя того, что они считали своим долгом и святой обязанностью. Риллы шли воевать, хотя могли отсидеться дома, в своих имениях. Они выбирали себе жен таким образом, чтобы приумножить свое богатство, укрепить авторитет семьи. Всегда и везде они руководствовались в первую очередь благом семьи, добрым именем Риллов. Понятие фамильной чести было для них свято. И любой член семьи, посягнувший на эту незыблемую святыню, немедленно превращался в изгоя, в предателя, посмевшего растоптать вековые традиции и идеалы.
— Я знаю все это! — горячо воскликнула Вирджиния. — Именно об этом написано на каждой странице их семейных хроник. Об этом же говорят выражения лиц всех Риллов на портретах, которыми увешаны стены картинной галереи и парадных гостиных. Наверное, вы правы! И для Себастьяна семья значит действительно больше всего на свете. В таком случае, когда он явится сюда в поисках своей жены, скажите ему, что я умерла! Ибо сердце мое уже мертво.
— Как ты можешь требовать от меня, чтобы я сказала такую заведомую ложь?
— Потому что это совсем не ложь! Я умру без него, тетя! Я не хочу жить без него! Это вы, тетя, воскресили меня, спасли от смерти, и вот теперь я молю вас об одном: не мешайте мне умереть!
Потянулись дни, наполненные страданиями и тоской. Тетя Элла Мей видела, как глубоко переживает Вирджиния свою драму. Она совсем перестала есть, часто по ночам тетя просыпалась оттого, что девушка бродила по комнатам словно тень, или рано-рано утром, еще до восхода солнца, выходила на веранду, садилась в кресло-качалку и устремляла свой взгляд в пространство, далеко, за околицу, за поля и долы, к самому горизонту, где узенькой полоской синел лес.
Наверное, мысленно она искала защиту в прохладной тени его вековых елей и сосен. А может, они напоминали девушке английские леса в окрестностях Рилла, которые так полюбились ей.
Наблюдая за племянницей, за тем, как она гуляет по саду, как неслышно ступает по дому, тетя Элла Мей с грустью отмечала, что Вирджиния тает на глазах. Еще немного, и она превратится в скелет, который лежал у нее в доме, когда девушка и не умирала, и не жила, а пребывала в своем непонятном и недоступном для других мире.
— Будь он неладен, этот человек! — снова и снова повторяла тетя Элла Мей, тяжело вздыхала и шла на кухню или отвлекалась другими домашними хлопотами.
Вот и теперь, понаблюдав еще немного за Вирджинией, склонившейся над каким-то цветком, женщина возвратилась к своему тесту.
Но не успела она возобновить изготовление печенья, как услышала, что к дому кто-то подъехал. Она выглянула в окно и увидела карету в упряжке из двух лошадей, основательно покрытых пылью.
Женщина торопливо вытерла руки о фартук, привычным жестом поправила волосы и, недовольно поджав губы, отправилась открывать дверь. Открыла и увидела выходящего из кареты герцога.