Я просто не могу передать вам, с какой скорбью это было сказано. Господи, да сколько уже раз приходилось мне в качестве антиквара сталкиваться с самым бессовестным обманом, когда, подло пользуясь инфляцией, у несчастных буквально за кусок хлеба отбирались редчайшие фамильные ценности,- но здесь судьба сыграла особенно злую шутку, которая особенно сильно потрясла меня. Разумеется, я обещал молчать и сделать все от меня зависящее, чтобы скрыть истину.
Мы пошли; по дороге я с горечью слушал ее рассказ о том, при помощи каких уловок были одурачены несчастные женщины, и это еще более укрепило меня в намерении сдержать свое обещание. Не успели мы взойти по лестнице и взяться за ручку двери, как из комнаты послышался радостно грохочущий голос старика:- Входите, входите!- Должно быть, со свойственной слепым остротой слуха он уловил звук шагов, когда мы еще подымались по ступеням.
- Герварт даже не вздремнул сегодня, так ему не терпится показать вам свои сокровища,- с улыбкой сказала старушка. Одного-единственного взгляда дочери оказалось достаточно, чтобы успокоить ее относительно моего поведения. На столе уже были разложены груды папок, и, едва почувствовав прикосновение моей руки, слепой без лишних церемоний схватил меня за локоть и усадил в кресло.
- Вот так, И начнем не мешкая- просмотреть' надо очень много, а ведь господам берлинцам вечно некогда. В этой папке у меня Дюрер, довольно полный, как вы сейчас убедитесь, и одна гравюра лучше другой. А впрочем, сами увидите; смотрите!- И он раскрыл первую папку:- Вот его "Большая лошадь".
Осторожно, едва касаясь кончиками пальцев, как берут обычно очень хрупкие предметы, он вынул из папки паспарту, в которое был вставлен пустой, пожелтевший от времени лист бумаги, и держал его перед глазами в вытянутой руке. С минуту он восторженно и молча глядел на него; разумеется, он ничего не видел, но, словно по волшебству, лицо старика приняло выражение зрячего. А глаза его, еще только что совершенно безжизненные, с неподвижными зрачками, вдруг просветлели, в них вспыхнула мысль. Был ли то просто отблеск бумаги, или свет шел изнутри?
- Ну, как?- с гордостью спросил он.- Случалось вам видеть что-либо прекраснее этого оттиска? Смотрите, как тонко и четко выделяется каждый штрих! Я сравнил свой экземпляр с дрезденским, и тот показался мне каким-то расплывчатым, тусклым. А какова родословная! Вот!- Он перевернул лист и ногтем указательного пальца так уверенно стал водить по пустой бумаге, отмечая места, где должны были находиться пометки, что я невольно взглянул, уж нет ли их там на самом деле.- Это печать коллекционера Наглера, а здесь Реми и Эсдайля; ну могли ли мои знаменитые предшественники предполагать, что их достояние когда-нибудь попадет в такую комнатушку!
Мороз пробегал у меня по коже, когда этот не ведающий о своей утрате старик изливался в пылких похвалах над совершенно пустым листом бумаги; невыразимо жутко было глядеть, как он со скрупулезной точностью кончиком пальца водил по невидимым, существующим лишь в его воображении знакам прежних владельцев гравюры. От волнения у меня перехватило горло, и я не мог произнести ни слова в ответ; но, взглянув случайно на женщин и увидев трепетно протянутые ко мне руки дрожащей от страха старушки, я собрался с силами и начал играть свою роль.- Замечательно!- пробормотал я.- Чудесный оттиск.
И тотчас же лицо старика просияло от гордости.
- Это еще что!- ликовал он.- А вы посмотрите на его "Меланхолию" или "Страсти" в красках- второго такого экземпляра на свете нет. Да вы поглядите только, какая свежесть, какие мягкие, сочные тона!- И снова его палец любовно забегал по воображаемому рисунку.- Весь Берлин, со всеми своими искусствоведами и антикварами перевернулся бы вверх тормашками от зависти, если бы они увидели эту гравюру!
Бурные, торжествующие потоки его слов изливались целых два часа. Нет! Я не берусь описать тот поистине мистический ужас, который я пережил, пока просмотрел вместе с ним сотню или две пустых бумажек и жалких репродукций. Незримая, давным-давно разлетевшаяся на все четыре стороны коллекция продолжала с такой поразительной реальностью жить в воображении старика, что он, ни секунды не колеблясь в строгой последовательности и в мельчайших подробностях описывал и восхвалял одну за другой все гравюры; для этого слепого, обманутого и такого трогательного в своем неведении человека она оставалась неизменной, и страстная сила его видения была так велика, что даже я начал невольно поддаваться этой иллюзии. Один только раз страшная опасность пробуждения нарушила сомнамбулический покой его вдохновенного созерцания. Превознося рельефность оттиска рембрандтовской "Антиопы" (речь шла о действительно бесценном пробном оттиске) и любовно водя своим нервным, ясновидящим пальцем по воображаемым линиям, он не обнаружил на гладком листе бумаги столь знакомых ему углублений. Лицо старика внезапно омрачилось, голос стал глухим и неуверенным.- Да "Антиопа" ли это?- пробормотал он смущенно. Я тотчас же взялся за дело и, выхватив у него из рук паспарту с пустым листом, принялся с жаром и возможно подробнее описывать мнимую гравюру, которую и сам отлично помнил. Черты слепого снова разгладились, смягчились. И по мере того, как я говорил, лицо этого грубоватого старого вояки все ярче и ярче озарялось простодушной, искренней радостью.
- Наконец-то встретился мне понимающий человек!- торжествующе обернувшись в сторону женщин, ликовал он.- И наконец-то, наконец-то вы можете убедиться, как ценны мои гравюры. Вы не верили, ворчали па меня, что я ухлопывал на свою коллекцию все деньги: правда, шестьдесят лет я не знал ни вина, ни пива, ни табака, ни театра, ни путешествий, ни книг, а только все копил и копил на покупку этих гравюр. Но погодите, вы еще будете богаты; когда меня не станет, вы будете так богаты, как самые большие богачи в Дрездене, богаче всех в нашем городе, и тогда-то вы помянете добрым словом мое чудачество. Но пока я жив, ни одна гравюра не выйдет из этого дома: сначала вынесут меня, а уж потом мою коллекцию.