Приложившись пару раз затылком о жесткую поверхность, смотритель потерял сознание еще до того, как его тело продолжало по инерции переваливаться со ступени на ступень, словно мешок с мукой. Движение на лестнице прекратилось, и через пару минут тишину нарушил только раскатистый храп, сопровождавшийся невнятным бормотанием.
Экономка Клара, придя сюда, обнаружила его погруженным в глубокий сон. Что-то ворча себе под нос, она потрясла его за плечо, но смесь рома и тяжелых переживаний действовали на смотрителя похлеще любого снотворного, поэтому ей пришлось потрудиться, прежде чем она достигла результата.
Первое, что она услышала, был поток ругательств и бессвязных слов, которые, впрочем, быстро сменились протяжными стонами и жалобами на головную боль. Не обращая на это внимания, женщина встряхнула его еще раз.
Смотритель резко выпрямился, пытаясь сфокусировать взгляд.
– Фу, ты! Что тебе?
– Послушай-ка, хватит спать. Жена твоя родила двойню. Слыхал?
Двойня! Такого он не ожидал. Гримаса на оплывшем лице сменилась глуповатой, искренней улыбкой. Петер перекрестился.
– Вот так? Сразу двое?
Экономка уперла руки в бока.
– Так и есть! Сходил бы да и посмотрел, чем здесь валяться.
Смотритель облизнул пересохшие губы, борясь с тошнотой. Но это было уже неважно. Сейчас он встанет, сейчас. Клара, видя его усилия, покачала головой, подхватила под руку, чтобы помочь подняться.
– Когда родила?
– Да вот, перед самым рассветом. Немного погодя первого луча солнца.
– Ну, идем же. Помоги мне.
Первым делом смотритель обнял жену и расцеловал, но она с каким-то страхом отшатнулась от него и слабо кивнула, махнув в сторону, где под зеленым пологом стояла деревянная колыбель.
Дети были премилые. Розовые комочки, туго спеленатые, мирно дремали, тесно прижимаясь друг к другу, словно котята.
– Надо бы у плотника вторую заказать? – шепотом произнес смотритель, обдавая стойким перегаром экономку.
Клара посмотрела на близнецов.
– Можно. Но так-то им спокойнее. Как в утробе вместе были, так и тут. Жалко разнимать.
– Так-то так. Но нехорошо мальчику и девочке вместе спать, пускай даже они брат и сестра. Не дай Бог чего…
Петер осекся, прикусив язык, чтобы не пустить грех в мысли, не произнести вслух дурное и тем самым накликать беду. Однако вскоре оказалось, что эти страхи вполне могли сбыться.
Всякий раз, как девочку уносили искупать или покормить, выражение лица у мальчика менялось. Смотритель не мог взять в толк, мерещится ему этот угрожающий взгляд или всему виной выпитая тайком лишняя рюмка.
Он присматривался к ребенку, доказывая себе, что младенцы не умеют думать, что они слишком невинны, чтобы различать хорошее и плохое. Да и что плохого было в том, чтобы понянчить маленькую Софию, поиграть с ней? Она всегда так радовалась, когда отец брал ее на руки и возился с ней. Не то, что Деметрий, взгляд которого менялся с настороженного на колючий и вопрошающий.
Видеть у обычного младенца суровое выражение лица было слишком необычно, странно, даже пугающе. Ведь все младенцы такие улыбчивые и трогательные. Ну, просто ангелы!
Деметрий не походил на ангела. Разве что в те минуты, когда он чувствовал, что София спит рядом, лицо его приобретало какое-то одухотворенное выражение, которое сразу исчезало, стоило разлучить брата с сестрой на время. Он принимался смотреть по сторонам, насколько это позволяло его физическое развитие, ища взглядом сестру. В этом взгляде была тоска, неуверенность… Смотритель мог поклясться в этом: подобное никак не укладывалось у него в голове!
Взгляд Деметрия был слишком взрослым, все понимающим. Будто смотрели глаза опытного, познавшего жизнь человека.
Бояться младенца, пусть даже такого необычного, казалось верхом бессмыслицы и глупости, но смотритель не мог заставить себя преодолеть ощущение, что сын не сводит с него глаз, словно угрожает ему и своим молчанием говорит гораздо больше. Поэтому мужчина все реже брал его на руки, испытывая смесь неприязни и чувства вины, не решаясь признаться окружающим в своих подозрениях.
Его жена, стоило ей оправиться после тяжелых родов, слезно просила его больше не заводить детей, просиживала у окна в кресле с вышиванием, глядя на океан отрешенным взглядом и глубоко вздыхая.
Иногда она брала из колыбельки Деметрия и ходила с ним взад-вперед по комнате, тихонько напевая детскую песенку, затем укладывала обратно, забывая о нем на несколько дней, чтобы потом снова вспомнить о его существовании. К Софии она почти не притрагивалась, да в этом почти не было нужды, потому как малышку окружил вниманием отец, который все свое свободное время проводил рядом с ней.