В погожий день он непременно брал девочку на прогулку, заботливо укутав ее, показывал океанский берег, рыбацкие лодки и расстилающийся голубой горизонт. Поднимался он с ней на маяк, рассказывая о важности своей работы, о власти огня над тьмой и о том, что потерпевшие кораблекрушение не обретут покоя в воде и обречены на бесконечные странствия. Потому что люди вышли из земли и упокоиться должны в этой самой земле. Ночью можно услышать или даже увидеть тех, чьи тела поглотила морская пучина. Теперь их блуждающие души безмерно страдают, прикованные к месту своей гибели.
– Забиваешь ребенку голову страшными сказками, – ворчала экономка, – вот, пугать вздумал. Ты ей про Святую Мать и Младенца расскажи. Для христианской души-то оно лучше.
Петер соглашался. Он был крещен и ходил в церковь. Но при этом часть его сознания оставалась глубоко языческой, уходящей корнями в неведомое прошлое, о чем не говорилось в Библии. Это были сказания, передающиеся из уст в уста, легенды, возникающие не то от неуемной людской фантазии, не то от невероятных чудес, пережитых когда-то.
Конечно, смотритель никогда не сомневался в церковных устоях: он бы не осмелился и предположить, что церковь ошибается насчет устройства мира. Просто на протяжении своей жизни он не раз сталкивался с необъяснимыми вещами, которые приходской священник называл одинаково – «дьявольскими проделками». Неясное внутреннее смущение, а также и уважение к Богу, страх перед ним не позволяли сомневаться, что все необъяснимое, скорее всего, результат деятельности коварного Люцифера.
Софии, по всей видимости, весьма приходились по вкусу отцовские рассказы. Возможно, она была еще мала, чтобы представить пугающие картины об утопленниках, морских ведьмах и чудовищах, или ей просто нравился тембр голоса рассказчика. Он и успокаивал, и завораживал, потому как девочка всегда внимательно слушала все, что отец ей говорил.
Едва научившись стоять на ногах, София следовала за ним по пятам всюду, куда бы он ни ходил по дому. Деметрий, чувствовавший исходящую неприязнь от отца и равнодушие матери, отвечал им взаимностью: они были ему безразличны. В детской он старался подобраться поближе к сестренке, играя с ней, или зачарованно наблюдал, когда отец брал ее на руки, чтобы прочитать книжку.
Мальчик также усвоил, что если Софию переодевают, а отец набрасывает куртку, то это значило длительное расставание. Для Деметрия даже минута, проведенная вдали от сестры, казалась мучительной. Он мог бы плакать, кричать, выражая свое негодование, но такого никогда не случалось.
Всю боль и одиночество своего сердца Деметрий скрывал с удивительной, несвойственной маленькому ребенку стойкостью.
Как-то в одну из редких минут, когда мать стояла с ним у окна, машинально поглаживая по волосам, Деметрий заметил, что отец направляется с Софией через маленький сад к берегу.
Стоило смотрителю забрать из комнаты дочь, Деметрий бросался к креслу, взбирался на него, опираясь ручонками на подоконник, чтобы оттуда следить за ними. Мог ждать часами, не покидая кресло, пока в поле зрения снова не попадал взрослый мужчина с ребенком.
Он не улыбался, не хлопал по стеклу ручкой от счастья, никак не проявляя своего восторга. Внешне ничто не выдавало его радости, но внутри все ликовало: отец поднимался по ступеням дома, подбрасывая вверх хохочущую Софию.
Казалось бы, мальчик должен был ревновать, страдать от недостатка родительской любви. Но на самом деле, Деметрий ощущал себя вполне счастливым только от того, что сестра находилась рядом. И когда отец уделял внимание Софии, практически не обращая внимания на сына, последнего вовсе не удручал этот факт. Девочка с удовольствием играла с братом, но в ней не было тех чувств, что взрастали в нем: ответственности и беспокойства за нее.
Глядя на сына, сидящего в углу комнаты с игрушками, смотритель клялся себе, что станет брать его на прогулку, как и дочь, но эти мысли проходили, стоило ему подойти поближе.
Тяжелый взгляд загнанного зверя не мог выразить того отношения, которое демонстрировал этот маленький человечек. Повзрослев и выйдя из возраста младенца, Деметрий все меньше походил на обычного ребенка. Внешне он таким и казался, но этот взгляд, это лицо…
Боже милосердный!
Порой у смотрителя бежали мурашки от ужаса, что это существо – его сын! – находится в одной комнате с его ангелочком, его обожаемой Софией. Иногда, особенно по вечерам, когда сумерки окутывали дом, сгущающиеся тени преображали лицо Деметрия до неузнаваемости, делая его похожим на демона.