Я могу видеть только себя, отраженную в стеклах "Рэй-Бэнсов", маленькую и жуткую. По-прежнему взвинченную и растрепанную холодным ночным ветром, огибающим лобовое стекло. Мое лицо; если коснуться моего лица - можно побиться об заклад, что касаешься обрывков кожаной одежды и апельсиновой кожуры.
Мы в пути на восток, и я не могу сказать, от кого мы бежим. От Эви, от полиции, от мистера Бэкстера, или от сестер Рей. Или вообще ни от кого. Или от будущего. От судьбы. От возраста и старения. От подбирания осколков. Когда бежим, нам будто бы не нужно возвращаться к своим жизням. Сейчас я с Брэнди, потому что не могу представить, как смогу выбраться без нее. Потому что именно сейчас она нужна мне.
Речь не о том, будто на самом деле я люблю ее. Его. Шейна.
Слово "любовь" и вовсе уже звучит бледновато.
Шарф "Гермес" на ее голове, "Рэй-Бэнсы" на глазах, косметика на лице, - разглядываю первую королеву в раз-раз, потом - раз-раз, потом - раз-разовых отблесках встречных фар. Глядя на Брэнди, я вижу ни что иное, как образ, который увидел Манус, когда звал меня кататься на лодке.
Именно сейчас, глядя на отблески Брэнди, сидящей около меня в машине Мануса, я понимаю, что люблю в ней. Люблю ни что иное, как саму себя. Просто Брэнди Элекзендер выглядит именно так, как я выглядела до происшествия. А почему нет? Она же мой брат, она Шейн. Мы с Шейном были почти одного роста, годичная разница в возрасте. Тот же тон кожи. Те же черты. Те же волосы, только у Брэнди они в лучшей форме.
Плюс ко всему ее липосакция, ее силикон, срезка трахеи, срезка надбровных дуг, смещение кожи головы, носорожье оконтуривание для смены линии носа, максомильярные операции по изменению формы челюсти. Плюс ко всему все годы электролиза, пригоршни гормонов и антиандрогенов ежедневно, - и неудивительно становится, почему я не узнала ее.
Плюс мысль о том, что мой братец мертв уже многие годы. Обычно не ждешь встретить мертвого.
Я люблю ни что иное, как саму себя. Ту, красивую, какой я была.
Мой любовный груз, Манус Который-Заперт-В-Багажнике, Манус Который-Хотел-Меня-Убить, - как я могу помыслить, что люблю Мануса? Манус всего лишь последний мужчина, считавший меня красивой. Целовавший меня в губы. Притрагивавшийся ко мне. Манус всего лишь последний мужчина, говоривший, что меня любит.
Просто перечесть факты - сколько депрессии:
Я могу есть только детское питание.
Моя лучшая подруга трахала моего жениха.
Я подожгла дом и всю ночь угрожала ружьем невинным людям.
Мой ненавистный братец восстал из мертвых в насмешку надо мной.
Я незримая тварь, и неспособна никого любить. И еще неизвестно, что из этого всего хуже.
* * *
Переключимся на меня, смачивающую в ванне мочалку. В гроте ванной на дне моря даже полотенца и мочалки цвета морской волны или синие, с украшениями в виде зубчиков раковины на рубце. Я кладу мокрую холодную мочалку Брэнди на лоб и бужу ее, чтобы потом она смогла принять еще пилюлек.
Сдохнуть в машине, а не в этой ванной.
Тащу Брэнди, ставя ее на ноги, и запихиваю принцессу обратно в костюмный жакет.
Нам нужно немного ее прогулять, чтобы прежде никто не увидал ее в этом образе.
Цепляю туфли на высоком каблуке обратно ей на ноги. Брэнди опирается на меня. Опирается на край полки. Набирает горсть капсул "Билакса" и щурится на них.
- Помираю от поясницы, - ноет Брэнди. - И зачем я дала им приделать мне такие титьки?
Первая королева, кажется, готова глотать пригоршни чего угодно.
Мотаю головой - "нет".
Брэнди щурится на меня:
- Но мне нужно.
Показываю ей страницу в "Настольном медицинском справочнике": "Билакс", кишечное слабительное.
- А, - Брэнди поворачивает руку, стряхивая "Билакс" в сумочку: некоторые капсулы проваливаются, а некоторые липнут к ее потной ладони. - Когда тебе приделывают титьки, соски сидят косо и слишком высоко, - говорит она. - Их срезают бритвой, а потом проводят релокацию.
Так и сказала.
"Релокацию".
Программа Релокации Сосков Брэнди Элекзендер.
Мой мертвый братец, поздний Шейн, стряхивает последнюю капсулу слабительного со своей влажной руки. Брэнди изрекает:
- Сосками я ничего не чувствую.
Снимаю свои вуали с полки у ванны, накидываю их на голову слой за слоем.
Спасибо, что не делитесь.
Гуляем туда-сюда по коридорам второго этажа, пока Брэнди не заявляет, что готова к преодолению ступенек. Шаг за шагом, тихонько, спускаемся в фойе. Через фойе, сквозь двойные створки закрытых дверей гостиной, доносится глубокий голос мистера Паркера, спокойно что-то повторяющий, раз за разом.
Брэнди опирается на меня, мы пересекаем фойе на цыпочках, совершая неторопливый трехногий пробег от подножья лестницы до дверей гостиной. Со скрипом приоткрываем дверь на несколько дюймов и просовываем головы в щель.
Эллис лежит, развалясь на ковре гостиной.
Мистер Паркер сидит на груди Эллиса, пристроив по бокам его головы лапищи семнадцатого размера.
Руки Эллиса шлепают по большой заднице Паркера, цепляются за спину его двубортного пиджака. Разрез в пиджаке мистера Паркера разорван по шву от середины поясницы до воротничка.
Руки мистера Паркера; в одном кулаке он сжимает слюнявый, жеваный бумажник из кожи угря, просунутый между коронок Эллиса.
Лицо Эллиса лоснящееся, темно-красного цвета: похоже на то, как оно выглядит вымазанным в вишневый пирог на соревновании по их поеданию. Выполненный пальцем рисунок, каша из слез и крови из носу, из слюней и соплей.
Волосы у мистера Паркера падают на глаза. Другая рука сжата в кулак, схвативший пять дюймов вытянутого языка Эллиса.
Эллис дергается и булькает меж толстых ног мистера Паркера.
Побитые вазы эпохи Менг и другие останки коллекций валяются на полу, разбросанные повсюду вокруг.
Мистер Паркер говорит:
- Правильно. Давай. Хорошо. Только успокойся.
Мы с Брэнди наблюдаем.
Я хотела уничтожить Эллиса - но такого и пожелать не могла.
Обнимаю Брэнди. Брэнди, милая. Нам лучше прогулять тебя вверх по лесенке. Дать тебе еще чуток отдохнуть. Угостить тебя свежей горстью хорошеньких капсулок бензедрина.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Насчет пластических операций: все лето я провела в роли собственности мемориального госпиталя Ла Палома, разбираясь, что же способна сделать для меня пластическая хирургия.
Там были пластические хирурги, много хирургов, и были книги, которые они приносили. С картинками. Рисунки, которые я видела, были черно-белые, слава Богу, а хирурги рассказывали мне, как я могла бы выглядеть после нескольких лет мучений.
Почти любая пластическая операция начинается с кое-чего, называемого стеблем. Со средства для достижения.
Со временем становится мерзко. Даже в этих черно-белых рисунках.
После всего, что узнала, я могла бы работать врачом.
Прости, мам. Прости, Бог.
Манус когда-то говорил, что Бог - это твои предки. Ты их любишь и желаешь им счастья, но все равно предпочитаешь жить по личным правилам.
Хирурги сказали, что нельзя просто отрезать кусок кожи в одном месте и примотать его на другое. Это же не дерево прививать. Дело в кровоснабжении, вены и капилляры не смогут сцепиться, чтобы поддерживать жизнь пересаженной ткани. Кусок просто отомрет и отвалится.