— Вот к все, — через мгновение с улыбкой сказала Хадича. — Распишитесь в извещении и получите ваше письмо.
Вскоре цветастое платье совхозного почтальона замелькало за деревьями аллеи, ведущей на молочную ферму. Теперь Хадича не смеялась, ее лицо было задумчиво и серьезно.
«Может быть, я ошибаюсь, — думала девушка, снова и снова восстанавливая в памяти раскрытый паспорт Стрелецкого. — Нет, что-то в нем не так. Цифры года рождения вроде бы подправлены. И сам он как-то странно себя вел… Что же делать? Сообщить в управление совхоза? Нет, разболтают… Милиция далеко — в райцентре…»
Вдруг вспомнила. Да, да, она видела сегодня приехавшего в совхоз работника КГБ Ниязова. Надо его найти и все рассказать.
…Подполковник Миланов сел за приставной столик напротив капитана Ниязова.
— Продолжайте, пожалуйста.
— Экспертиза подтвердила подозрения почтальона Кадыровой. В паспорте Стрелецкого есть подделки, — голос капитана звучал ровно. — Исправлены год рождения и срок действия паспорта. Подчистки произведены глубоко. Экспертам не удалось восстановить стертый текст…
— А вы его установили?
— Конечно! — с воодушевлением сказал Ниязов. — В паспорте Стрелецкого год рождения 1923 заменен на 1905-й, а десятигодичный срок годности исправлен на бессрочный.
— Вот как?
— Дело в том, что он не тот человек, за которого себя выдает.
— Паспорт фиктивный?
— Нет. 19 июня 1958 года Ялтинским горотделом милиции этот паспорт был выдан гражданину Стрелецкому Георгию Викторовичу, 1923 года рождения. В Ялте он живет и теперь…
— Каким же образом у этого человека оказался паспорт Стрелецкого?
— Мне стало известно, товарищ подполковник, что настоящий Стрелецкий, находясь в мае 1960 года в служебной командировке в городе Сухуми, утерял паспорт и другие личные документы. Взамен утерянного он получил новый паспорт.
— Выяснили, кто этот человек, скрывающийся под фамилией Стрелецкого?
— Да, выяснил!
…И вот человек с чужой фамилией сидит перед следователем. Его тяжелый взгляд устремлен в окно…
— Назовите вашу фамилию, имя и отчество! — строго обратился к нему следователь.
Хотелось сказать правду. Освободиться от тяжкого груза, давившего на него долгие годы…
Но теплилась еще надежда: не все знают, не смогут разоблачить. Надо бороться до конца…
— В паспорте написана моя фамилия…
— Но паспорт-то не ваш? — следователь неожиданно улыбнулся. Его лицо светилось доброжелательством, и это обезоруживало, не давало сосредоточиться.
— Мой паспорт, — упрямо сказал арестованный.
— Ваш так ваш, — легко согласился следователь. — Тогда, может быть, вам знакома фамилия Бойко?
Сжалось сердце. Сдают нервы. Трудно уже скрыть волнение, а еще труднее отвечать на вопросы. Но молчанием не отделаешься. Лихорадочно скачут мысли.
— Не знаю никакого Бойко! — и сам почувствовал в голосе фальшь. Понял: дальше лгать не сможет.
Лицо следователя стало строгим. Он видел душевную борьбу сидевшего перед ним человека, уловил в его голосе нерешительность. Чрезвычайно официальным тоном спросил:
— Намерены ли вы, гражданин Юренко Михаил Иванович, говорить, наконец, правду?
Арестованный вздрогнул и, с трудом двигая побелевшими губами, проговорил:
— Да, все расскажу.
…Почти всю жизнь его преследовал страх. Впервые он охватил его в те далекие годы, когда на Кубани только отгремели классовые бои, а в большой станице Апшеронской установилось относительное спокойствие.
Десятилетний мальчик лишь смутно понимал значение происходящего. И слово «война», не сходившее с уст жителей станицы, и частая смена власти, сопровождавшаяся бесконечной стрельбой, и сотни жертв белогвардейского террора — все это волновало не только взрослых, но и детей.
Наконец в станице твердо установилась советская власть. А его отец, белогвардейский есаул, скрывался в специально вырытом для него подполье. И тревога жила в доме. Однажды ночью Михаила разбудили выстрелы. Стреляли в соседней комнате: это отец отбивался от окруживших дом чекистов. Забившись в угол, мальчик наблюдал, как арестовывали отца. Больше никогда его не видел.
Шли годы. Матери трудно было прокормить троих детей. И Михаилу рано пришлось начать работать.
На производстве был не последним, хорошо зарабатывал, а когда стал бригадиром леспромхоза, обзавелся семьей. Казалось, не было оснований для тревог. Но воспоминания об отце часто наполняли тоской и безотчетным страхом все его существо… Потом война, армия, фронт. Снова тревоги и страх, теперь уже за свою жизнь. Оказавшись в окружении, дезертировал из части и пробрался в оккупированный фашистами Апшеронск.