Проверка ближайших автохозяйств также ни к чему не привела. Пришлось организовать поиски по всему городу. И только к концу второго дня по путевым листам удалось установить гараж, в который поздней ночью 27 апреля вернулась машина с правого берега Невы. Нашлась и машина. Все сомнения отпали после первого же осмотра. Нетрудно было доказать, что стекло правой фары вставлено совсем недавно, а крыло тщательно выправлено и закрашено зеленой краской.
Диспетчер гаража недовольно заметил:
— От вас ведь уже приходили.
— Кто приходил?
— Из милиции, не знаю, кто, в штатской одежде. Тоже машину осматривал и справлялся о Челнокове.
Значит, не просто авария, если уголовный розыск заинтересовался, — решил Жуков. Он вторично, еще внимательней осмотрел машину. В кабине, на спице штурвала и на резиновом коврике Жуков обнаружил маленькие пятнышки засохшей крови.
Водитель машины Челноков оказался выходным и Жуков поехал к нему на квартиру. Говорливая женщина, отворившая ему дверь, сообщила, что Сергея дома нет, что к нему приходил какой-то мужчина, который сначала назвался приятелем, а потом оказалось, что Сергей его вовсе и не знает. Они о чем-то поговорили в комнате, потом вышли и Сергей был очень расстроен и даже не посмотрел в ее сторону.
Жуков отправился докладывать начальству.
Филиппов доехал с боцманом до Нарвской площади. Оттуда они пошли пешком. Вид у боцмана был удрученный и Филиппов проникся к нему сочувствием.
— Вспоминай, — посоветовал он, — по какой стороне шли?
— Вроде как по этой.
— Может какие приметы запомнил, — магазин, аптеку, парикмахерскую, — подсказывал Филиппов.
— Парикмахерская вроде как была, — неуверенно припоминал Скоробогатко. — Помню: дома кругом были одинаковые и сворачивали мы направо, потом опять направо… Поднимались так должно быть до четвертого этажа… Еще на дверях почтовый ящик голубой висел, а на нем наклейка, из газеты вырезана «Водный транспорт».
— Наклейка, — обрадовался Филиппов, — это хорошо! Все-таки примета.
— Да, наклейку точно помню. Я еще Фомичу сказал: «Морская душа, говорю, живет».
Они дошли до кварталов однотипных домов, построенных в двадцатые годы, когда началось преображение старой — булыжной и хибарочной Нарвской заставы.
Боцман остановился и стал оглядываться.
— Где-то здесь, но, пожалуй, подальше.
Прошли несколько домов.
— Будем осматривать, а то мимо пройдем, — сказал Филиппов.
Они переходили из подъезда в подъезд, поднимались и опускались по лестницам, но голубого ящика с газетной наклейкой «Водного транспорта» не было ни на одной двери.
Филиппов заходил в конторы домоуправлений, справлялся у дворников, надеясь на счастливый случай. Всем он задавал один и тот же вопрос:
— Не проживает ли у вас такой Матвей Степанович? Фамилию забыл…
В одном доме нашлись даже два Матвея Степановича — сталевар Кировского завода и студент какого-то института. По настоянию Филиппова зашли к обоим, извинились и ушли.
Домов было много. С каждым подъемом лестницы становились все круче и длиннее. Стемнело. Пошел дождь. Боцман вдруг остановился и, сердито сплюнув, заявил:
— Дальше не пойду. Не помню. Весь город все равно не обойдем. Делайте, что хотите.
Филиппов впервые повысил голос:
— Не дури! Слышишь? Нужно найти! Понятно? Для тебя нужно и для нас. Тебе ведь в рейс уходить. Удостоверимся, что ты в четверг весь вечер был на людях и пойдешь на все четыре стороны.
— А если мы не найдем?
— Значит завтра не уедешь.
— Да что случилось-то? Знать бы хоть из-за чего вся заваруха.
Филиппов словно выпалил в упор:
— Бондареву убили. В четверг ночью. Понятно?
Боцман втянул голову в плечи. Его сильное, крупное лицо стало жалким.
Они пошли молча.
Вот и последний желто-белый дом. Дальше потянулись монументальные корпуса новых послевоенных кварталов. Вышли из последнего подъезда. Скоробогатко стоял, понурив голову. Он долго закуривал, — папиросы мокли под дождем и гасли.
— А ты твердо помнишь, что шли вы по этой стороне? — спросил Филиппов.
— Не помню… Вроде, по этой, а может и по той…
— Ну, если «может», то пошли на ту сторону.
Они перешли на противоположный угол и начали все сначала.
Полковник Зубов рассматривал фотографические отпечатки пальцев и слушал Соколова, потом Сурина, потом опять Соколова. За два дня утвержденный им план расследования претерпел немало изменений. В нем отразилась напряженная работа оперативной группы — ее подвижность и быстрота действий. Папка дела об убийстве на Мойке уже распухла от десятков протоколов, актов и заключений. Круг лиц, представлявших тот или иной интерес для следствия, казалось, был очерчен с достаточной четкостью. Появились улики, позволявшие конкретизировать версию и успешно закончить предварительное следствие.