К этой записке, написанной на служебном бланке капитана теплохода, было приложено большое письмо на восьми страницах. Екатерина Петровна Бондарева подробно описывала день своего рождения, примирение с невесткой и вручение ей золотых серег. Показания Галины Гуровой подтверждались во всех деталях. В конце письма стояла дата. Оно было написано 26 апреля, накануне убийства.
Полковник Зубов передал оба письма Соколову и сказал:
— Отошлешь обратно. Сообщи, что следствие закончено и убийцы сознались. — Зубов помолчал и спросил: — Где Кастальская?
— У меня в кабинете.
— Пусть побудет. А сейчас приведи ко мне этого…
Соколов отправился в камеру, где с утра находился Владислав Кастальский, доставленный Суриным из Заполярья.
Следствие было закончено. Оставались формальности. Зубова уже ждали другие дела. Но, как это часто с ним бывало, и на этот раз успешное расследование убийства на Мойке не принесло ему полного удовлетворения. Зубова продолжали тревожить вопросы, казалось бы не имевшие прямого отношения к науке о раскрытии преступлений — криминалистике.
Еще несколько лет назад, готовясь к экзаменам в Университете марксизма-ленинизма, Зубов выписал в особую книжечку, которую всегда держал в столе, две цитаты из работы Ленина «Государство и революция».
«…избавленные от капиталистического рабства, от бесчисленных ужасов, дикостей, нелепостей, гнусностей капиталистической эксплуатации, люди постепенно п р и в ы к н у т к соблюдению элементарных, веками известных, тысячелетиями повторявшихся во всех прописях, правил общежития, к соблюдению их без насилия, без принуждения, без подчинения, б е з о с о б о г о а п п а р а т а для принуждения, который называется государством».
И вторую:
«Мы не утописты и нисколько не отрицаем возможности и неизбежности эксцессов о т д е л ь н ы х л и ц, а равно необходимости подавлять т а к и е эксцессы».
С этими цитатами у Зубова было связано много долгих раздумий.
Четверть века прошло с того дня, когда партия послала Зубова на борьбу с преступностью. Со своей необычной позиции он лучше других видел те изменения в сознании людей, которые предвещал Ленин. На его глазах вымирало поколение профессиональных преступников, рожденное капиталистическим строем. Он видел, как исчезают многие виды преступлений, неотделимые от «дикостей, нелепостей, гнусностей капиталистической эксплуатации». Втайне он мечтал дожить до той поры, когда работники уголовного розыска, вместо приемов личного сыска и рукопашного боя, будут изучать только психологию и педагогику.
Но живучие пережитки старого все еще дают себя знать. Корыстолюбие, тунеядство, алкоголизм продолжают толкать людей на преступления. Не обходится без жертв и та ожесточенная борьба, которую ведет советский народ с растленной идеологией империализма. Яд трупного разложения проникает из-за океана через кордоны нового мира и поражает слабых.
«Мы не утописты»… Ленин писал эти строки, заглядывая далеко вперед, характеризуя будущее коммунистическое общество. Долго еще будет бороться человечество с «эксцессами отдельных лиц». Но разве это снимает с работников «особого аппарата принуждения», со всех членов нашего общества ответственность за преступления, которые можно и должно было предупредить?
Снова и снова приходил Зубов к одной и той же мысли: сколько преступлений можно было бы предупредить правильным, зорким и умным воспитанием молодежи, — воспитанием в семье, в комсомоле, на производстве…
Соколов открыл дверь и пропустил вперед Владислава Кастальского. Зубов показал рукой на кресло.
— Садитесь.
Как ни старался Кастальский сохранить выражение полного спокойствия, его выдавали глаза, избегавшие прямого взгляда, намертво сжатые челюсти и непокорные руки. Франтоватый шарфик, холеная полоска усов и зализанные к затылку волосы выглядели на нем, как на манекене.
— Я вас допрашивать не буду, — сказал Зубов. — О том, как вы убивали вашу бывшую воспитательницу, Екатерину Петровну Бондареву, вы расскажете товарищу Соколову.
Судорожно глотая слюну, Кастальский проговорил:
— О чем вы говорите? Я никого не убивал.