Перед тем как закрыть крышку, троекратно мысленно повторите это стихотворение.
Тщательно закрывайте крышку. Оберегайте от посторонних лиц!»
Вот оно что! Психологический стимулятор, верный дрессированный пес. Нет, нет, все это надо обдумать. Надо обдумать!
Сенатор закрыл кассету, положил ее в шкафчик и включил управление. Каравелла тронулась и, набирая скорость, заскользила над ослепительно сияющим белым полотном улицы, певучим шепотом приглашающей его посетить музей Стюарта Силверботтома, первопроходца марсианского Большого Сирта, чье детство прошло в Бетлхэм-Стар.
4
Сенатор подошел к окну, откинул штору и, положив ладонь на холодное стекло, поглядел на улицу.
За окном царил мокрый послеполуночный мрак. По подоконнику гулко и неровно стучал неспешный апрельский дождь. Свет ближнего фонаря только сгущал тьму, в которой поблескивали какие-то влажные шевелящиеся переплетения. В их природу и смысл нельзя было проникнуть взглядом. Днем это были обычные оголенные ветви нескольких могучих вязов, но тогда сенатор поглядел на них только мельком. И теперь память его была бессильна помочь зрению, и он тщетно пытался отделить от мглы контуры огромных деревьев. И от этого только углублялось тягостное чувство бессилия и бесконечной усталости, которому он сдался без боя несколько часов тому назад.
Как большинство стареющих деловых людей, он не способен был перестать следовать заранее составленным планам даже тогда, когда они очевидным образом теряли всякий смысл. Он давно уже осознал эту нарастающую окостенелость души, но преодолевать ее каждый раз приходилось с таким трудом. И чаще всего не удавалось. Планы казались такими верными, а препятствия такими случайными, такими преодолимыми.
Вот и теперь.
Подумаешь! Поскучать несколько часов на совещании, напустить на себя заинтересованный вид, слушая о вещах, никак его не занимающих, и в заключение отечески погладить по головке грызущихся специалистов. И вмиг забыть о них, вольно вздохнуть, полететь сюда, на север, за сказкой, за возможностью чего-то неизведанного, таящейся за адресом, целый год, целый год волнующе ждущим в записной книжке.
И вот он добился своего. Он увиделся с Ширли. Но после всего происшедшего его приезд оказался кощунством — столько в нем было инертного механического движения по решению, принятому заранее и в совсем других обстоятельствах. И он был наказан за это немедленно и достаточно жестоко.
Он оставил каравеллу здесь, в незаметном пригородном мотеле, взял напрокат городской электранчик и к вечеру оказался перед домом, где жила Ширли, огромной, тщеславно деформированной пластиной этажей на сорок, воздвигнутой на задах университетского парка.
Дверь ему открыл длинный белобрысый парень. Открыл и заморгал удивленными голубыми глазами.
— Привет, отче! Тебя здесь ждут?
За его спиной на голубенькой стеночке прихожей красовалась картинка в стиле таможенника Руссо: буйная, жирная примитивная зелень. Нечто подобное произрастает только на старых заброшенных помойках — эдакое зашибающее убожество. Этого на должно было быть в доме Ширли.
— Я издалека, — тоскливо ответил сенатор. — Ширли дома?
— Дома, — сказал парень, обернулся и закричал: — И все равно твой Шанфро дурак!
— Откровение для сопляков! — донеслось из комнаты. — Кто там? Это ты, Алиш?
— Нет, это к Ширли, — ответил парень. — Ширли, это к тебе.
На пороге комнаты появилась Ширли. В руках у нее покачивался длинный белый цветок. Она была прекрасна.
— Здравствуйте, — сказала она и удивилась. — Вы?
— Здравствуйте, Ширли, — сказал сенатор и с дрогнувшим сердцем выпалил уже год как приготовленную ложь: — Я здесь проездом. И вот решил зайти. Я помешал?
— Нет, нет. У меня сегодня сборище. Познакомьтесь, это Йонни. Йонни Лундвен. Он сегодня держит стол. Хотите есть?
— Хочу.
— Яичница с ромом, — гостеприимно предложил Йонни. — Королева вечера. Невкусно, но безвредно. И коктейль «Мертвое море».
— Он из Швеции, — сказала Ширли, — Читает курс об Алквисте.
— Алквист ел ржаной хлеб и говядину, — пояснил Йонни. Он сам сделал себе топор и соху. Он знал свой мир и умел делать в нем все, что нужно. А мы не знаем своего мира и умеем делать я одно, ты другое. Одно-два дела. А ты, Джус, слышишь? Ты ничего не умеешь. И поэтому ты не можешь мыслить.
— Твой Алквист складывал книги из камней, — донеслось из комнаты.
— Йонни, берись за яичницу, — сказала Ширли и протянула сенатору руку. — Пойдемте, я вас познакомлю. Дивные ребята!
— Но он умел это делать, — пробурчал Йонни, отворяя дверь на кухню.
Пол на кухне был серо-голубой, блестящий, такой же, как лестница в доме Маземахера. Как же это он изготовил ее из П-120? Нет, это не П-120, это что-то другое. Впрочем, он говорил, что умничка — это целый класс веществ. Да и несущественно. Пусть это будет сверхпэйперол, назовем его так. И с помощью этого сверхпэйперола немощный старик, раздираемый психозом вины и страха, избирательно навязывает окружающим во всяком случае желаемое эмоциональное состояние. Но откуда у него кассеты? Откуда лестница? Не в кладовке же он их сотворял! От Сидар-Гроув до Бетлхэм-Стар километров двести. Вряд ли это случайная близость. Похоже, что Мэри-Энн ездит не только в магазины. Он, видимо, сильный человек, этот Маземахер. В Сидар-Гроув у него есть друзья. Им ничего не стоило соорудить ему желанный оборонительный пояс с добротным камуфляжем. Восемьдесят против двадцати, что это так. Хорошо-хорошо! Но здесь-то на полу, надеюсь, не сверхпэйперол!
Левую сторону комнаты занимала огромная книжная полка. Окно во всю стену, перед ним торшер и столик. Справа на диване теснились трое молодых людей, а спиной к столику на вертящемся кресле сидела черноволосая девица с некрасивым монгольским лицом.
— Это Джон, — сказала Ширли. — Он устал с дороги, и не вздумайте его щипать.
Дверь во вторую комнату была открыта. Там было темно, оттуда доносилась тихая необычная музыка.
— Джон? А что он может? — спросил огромный детина, занимавший половину дивана, голосом оппонента Ионии Лундвена.
— Решать, — кратко ответила Ширли.
— За себя или за других? — продолжал допрос детина. Сенатор принял бой.
— А разве можно делать одно без другого? — дружелюбно осведомился он.
— Папочка учил меня не встревать в чужие разговоры, сладко сказал детина.
— Джус, не хами, — презрительно сказала черная девица.
— Он был совершенно прав. Тебе нельзя этого делать, серьезно сказала Ширли и указала цветком на черную девицу. Консепсьон Вальдес, лучшая поэтесса Америки. Коней, это Джон.
Девица кивнула.
— Мне надоело по утрам толкаться в метро, — грустно сказал Джус. — Где Алиш? Я его люблю. Почему нет Алиша?
— Яичница на плите, — сказал вошедший Йонни.
Джус кротко взглянул на него, уронил голову на грудь и замер, вытянув огромные подошвы чуть ли не на середину комнаты.
— Выпал из гармонии, — вздохнул Йонни. — У него плохо получается. Индивидуалист. Ничего. Пусть отдохнет.
Мертвую фальшь синтетической яичницы не смогла преодолеть даже лошадиная доза ромовой эссенции, впрыснутая щедрой рукой скандинава. Сенатор невольно вспомнил скромный обед в доме мистера Левицки и горько усмехнулся.
— Это очень весело, Ширли? — спросил он тихо.
— Господи, Джон, кто вам сказал, что мы веселимся? Мы учимся быть все вместе, заодно. Там. — Она махнула цветком по направлению к темной комнате.
— Как?
— Электроника.
Раздался звонок.
— О! Алиш пришел! У нас будет настоящий кофе! Кофе, кофе, кофе, кофе, — запела Ширли и хлопнула в ладоши.