— Ты уж смотри, не надрывайся, — бормотал он под нос, не поднимая головы.
Этим, пожалуй, и ограничивалась вся его забота обо мне. Об остальном он никогда не спрашивал. Как я живу, где и с кем бываю — это его не касалось. Иногда мне казалось, что я был для него деталью какого-то механизма. Да и себя он, наверное, чувствовал такой же деталью — холодной, твердой, необходимой. Но деталью. Есть такие люди. И не только среди рабочих. Человек живет почти все время мыслями о себе. И не понимает своей связи с окружающими, своих обязанностей перед ними. Ох, как плохо, когда потерянный для семьи мальчишка оказывается рядом с таким равнодушным, замкнутым человеком!
Однако я все же почувствовал, что работа стала пробуждать во мне интерес, даже вселяла гордость. Но, к сожалению, это было недолго. Неожиданно я получил письмо из деревни. В нем сообщалось о смерти деда и о том, что сестренку Атлас забрали к себе дальние родственники из соседнего села. Это известие разом выбило меня из колеи и, может быть, предрешило весь мой дальнейший жизненный путь.
Жил со мной в рабочем общежитии Ишханов. По окончании работы он меньше всех задерживался на заводе. Разговаривал с другими мало, сторонился как-то людей. Зато часами мог сидеть на кровати и петь под гитару. Пел он чаще всего грустные, блатные песни. Иногда вообще не ночевал в общежитии.
Было странно, что первым заметил мое горе Ишханов. Как-то после работы он подошел ко мне и сел на край постели. Я ему рассказал о письме из деревни и вообще о себе. Мне нужно было это сделать — излить кому-нибудь душу. Я смотрел ему в глаза и видел в них боль. Я не имел права не верить этим глазам, да и не хотел.
— Ясно, что ни твой мастер, никто другой тебя не поймет, — говорил Ишханов. — Все эти трудяги выросли под маменькиной юбкой. Им не понять такую душу, как твоя. Да и мою. Мне в жизни было тоже не легче. А кто помог? Никто. Никому до меня не было дела. Но теперь я, братишка, на ногах крепко стою. Не свалишь! Так что можешь рассчитывать на меня. Понял?
Ишханов подошел к своей тумбочке и, достав оттуда продкарточку, сказал:
— Пойдем. Думай, не думай, а подкрепиться надо.
Я открыл свою тумбочку. Но моей продкарточки на месте не оказалось. Меня обдало жаром. Я снова обшарил тумбочку и даже постель, но напрасно.
— Что ты там копаешься? — спросил Ишханов.
Я объяснил.
— Не расстраивайся по пустякам. Я никогда не оставлю человека в беде. Не в моем это характере…
Он взял меня под руку и повел к выходу.
Да, тот проклятый день останется в моей памяти навсегда… «Никогда не оставлю человека в беде. Не в моем это характере», — разве я мог усомниться в искренности этих слов?
— Ты слушай меня, парень. Ни одного слова неправды я тебе не говорю, — убеждал меня на ходу Ишханов. — Мне в жизни куда труднее приходилось. Думаешь, я мог бы спасать свою шкуру, если бы не умел приспосабливаться к людям? Как бы не так…
Мы долго ходили по безлюдным, унылым улицам города. Ишханов все говорил и говорил. Правда, мне и тогда казалось, что заботы этого человека обо мне идут не от сердца, что он всегда чего-то не договаривает. Но мне было не до расспросов.
Наконец, пришли в какой-то домик. Встретили нас гостеприимно. Хозяин назвался рабочим нашего же завода. Пока хозяйка возилась на кухне, он скрутил себе цигарку, насыпав в бумажку табаку и еще какого-то неизвестного мне порошка. Жадно выкурив половину, он передав другую моему товарищу. После перекура языки у обоих развязались. Но я, как ни прислушивался к их разговору, ничего не мог уловить.
Хозяйка накрыла на стол. Я был удивлен, что война миновала эту небольшую, грязную комнату… Чего только тут не было! И икра, и колбасы, и консервы… Ешь — не хочу. После того, как со стола убрали уже вторую пустую бутылку из-под тутовки, хозяин, глядя на меня, сказал:
— Война! Вот приходится выкручиваться и соображать, чтобы хоть иногда повеселиться.
За все время пребывания у неизвестных мне людей хозяйка не проронила ни слова. Я так и подумал, что она, наверное, немая, но прошло немного времени с того дня и на встрече с этой женщиной в кабинете следователя я убедился в обратном. Она оказалась старой, многоопытной содержательницей воровских притонов.
После этого первого дня знакомства мы были в притоне у молчаливой хозяйки довольно частыми гостями.
Ишханов обрабатывал меня с терпеливостью охотника, выслеживающего вкусную дичь. Наконец, я стал жертвой одной из многих форм шантажа, применяемых уголовниками для запугивания случайно оступившихся в жизни юношей. Однажды, когда мы были у известного мне теперь барышника, между ним и Ишхановым состоялся разговор «начистоту».