— Эй, Самит, ты что там импровизируешь?
Самит умолкает и растерянно смотрит на Лугового, Как это он оказался рядом? Или нарочно подкрался, чтобы подслушать. Неужели стал хорошо понимать по-казахски? Ой, Самит, не забывайся!
— О чем пел, спрашиваю?
— А-а! Солнце за барханы заходит, в совхозе кобылиц доят.
— Я причем?
— А-а! Разве не хочешь кумыса?
— Хочу.
— Вот об этом пел.
— А Любаш-кыз?
— Тоже хочет...
— Ты что мне морочишь голову?
— Зачем так говоришь, товарищ? — Самит обижен.
Луговой сердито взглянул на него, но уже было темно, и он не увидел той плутоватой улыбки, которая бродила на его лице.
— Раз про кумыс заговорил, завтра хоть из-под земли достань. Это тебе в наказание.
— За песню?
— За то, что много выдумываешь.
— Ой-бай, сколько лет учился, а не знаешь, что каждая песня — выдумка!..
Луговой протянул Карего плетью и поскакал вперед.
— Мал-мал потише, товарищ!.. — донеслось вслед.
Будто красная птица выпорхнула из-за бархана, взмахнув дымчатыми крыльями. Костер! Вот и палатки, вот и Люба Малинина бежит впереди всех.
— Борис Викторович, как успехи? — кричит она.
— Самит, пирамида бар?[1] — спрашивает Кумар.
— Жаксы бик?[2] — еще кто-то кричит.
Молчит Луговой, Самит щелкает языком.
— Джок, курдюм джок... Бик джаман[3].
Малинина опускает плечи, рабочие отходят к костру.
Кумар, принимая от Лугового лошадь, заглядывает ему в лицо и, увидев веселый блеск его глаз, кричит:
— Есть пирамида, есть! Самит ничего не знает!..
Люба захлопала в ладоши.
— Завтра выезжаем. С утра!..
Это команда строителям.
Луговой прошел в свою палатку, снял с себя пропахшую лошадиным потом одежду и стал умываться.
— Люба, полей мне, — попросил он, протягивая ей чайник. — А то мне не хватит не только чайника, но и целой бочки.
— В качестве поощрения можем выделить вам второй чайник воды.
— Хорошее место? — спросила Малинина, нерешительно подходя к Луговому. — Пирамида нужна высокая?
Он стоял перед ней в плавках, будто отлитый из бронзы. Сверкали только глаза и губы. И она смотрела на него снизу вверх, хотя и была достаточно высока.
— Все отлично... Я даже не ждал. Треугольник... Да ты сама посмотришь. Вот только умоюсь. И впереди на нужном азимуте бархан какой! Словом, нам пока везет, Люба...
Тоненькой струйкой она лила ему воду в глубокий ковш ладоней, видела, как с малейшим движением у него на плечах бугрятся мышцы. Люба вдруг почувствовала желание прикоснуться к ним, это желание смутило ее и сделало сумасшедшей.
— Нагнитесь, я смою вам со спины, — проговорила она, протягивая руку.
И, не ожидая его согласия, Люба начала лить на спину и тереть ее горячей, шершавой ладонью.
— Возьми мыло! — сказал он, прогибаясь от боли: под ладонью Любы катался песок.
Люба не уложилась в норму, ей дважды пришлось набирать воду из бочонка.
— Придется объясняться Самиту. Он не простит такой расточительности, — сказал Луговой, растирая себя полотенцем. — Ну, будем пить чай!
Словно очнувшись, Люба бросилась к костру.
— Любаш-кыз, смотри, у нас гость! — услышала она вдруг голос Самита.
Навстречу ей шел человек, высоко взмахивая камчой. Она не сразу узнала в нем Виднова. И только когда его лицо осветилось пламенем костра, Люба протянула руку. Поздоровавшись с ним, она тут же вспомнила базу, палатки на берегу озера, Валентину Шелк, с которой он уходил в степь. И этот человек стал ей неприятен.
Приезд Виднова не обрадовал и Лугового. Прошедший день вымотал его здорово, он надеялся выпить наскоро чашку чая и завалиться спать.