На этот раз Шомрин казался мне другим, чем прежде, совсем мирским, непохожим на того пресвитера-мракобеса, которого я ненавидел всем сердцем. Но слова его настораживали.
— За что же вас арестовали немцы?
— Партизанам помогал я. Оружие доставал и относил учительнице.
— Вот как!.. — невольно вырвалось у меня. Это казалось неправдоподобным. — А паспорт Хмары как оказался у вас?
— По пути Хмара зашел в одной деревне к знакомому. Выпили они самогону. Хмара и захрапел с хозяином. Я воспользовался моментом. Вытащил паспорт — да и был таков!..
— А куда карточка с паспорта делась?
— Отвалилась. Давно уже...
— С какой целью вы похитили паспорт у Хмары?
— Скрывался по нему. Меня-то искали...
— Убитого?
Шомрин заморгал глазами, его узловатые руки заерзали по коленям.
— Я ведь того... опосля узнал об этом.
«Странно, — подумал я. — А может быть, Шомрин говорит правду? Чего не случалось в страшные дни немецкой оккупации! Но — пятидесятник?»
— Какую веру вы исповедовали? — спросил я.
Ответил старик не сразу. Подумал, вздохнул:
— Баптистскую...
Что-то тяжело отвечает Шомрин. Конечно, баптист не пятидесятник, хотя разница между ними невелика. Перехожу к выяснению следующих вопросов.
— При обыске у вас обнаружены брошюры реакционного содержания, изданные в США. Где, когда и от кого они получены вами?
Шомрин начинает кашлять. Трет ладонями колени.
— Отвечайте, Шомрин.
— Не помню точно, — тянет он. — Будто кто-то из братьев принес.
Хитрит Шомрин. Растолковываю ему, что так вести себя на допросе нельзя. Он слушает молча.
Спрашиваю дальше:
— На молении в вашем доме брат Иван выступал с проповедью?
Шомрин кашляет.
— Про это говорить не буду... Святое дело.
— В проповедях в вашем доме брат Иван выступал не только по вопросам веры и культа, — говорю я. — Если бы это было не так, то вам не задавался бы этот вопрос. Я зачитываю показания свидетельницы Веры Лозиной, гляжу на Шомрина.
— Вы подтверждаете эти показания?
— Лозину я не знаю. Она говорит неправду. Брат Иван внушал святые дела.
— На предыдущем допросе вы говорили, что не знаете брата Ивана вовсе и что на вашем молении его не было. Сейчас вы дали показания другие. Каким показаниям верить?
— Я говорю так, как мне внушает господь.
— Но вы допускаете противоречия. Как только вас уличают в этом, вы ссылаетесь на бога. Прежде вы говорили, что, находясь на временно оккупированной немцами территории в селе Кабанихе, вы исповедовали баптистскую веру. Так это?
— Так.
— А вот на молении, на котором брат Иван крестил сектантов святым духом, вы говорили о том, что вас, пятидесятников, не трогали немцы, даже поощряли за молитвы. Далее, вы рассказали о случае, когда одна женщина стала молиться на немецком языке, не зная его, и офицер отпустил женщину, хотя ее сын был партизаном. Рассказывали вы об этом?
— Рассказывал.
— Значит, во время оккупации вы были не баптистом, а пятидесятником?
— Кем я был по вере — это мое личное дело.
Не впервые слышу от Шомрина и эту фразу. Она появляется всякий раз, когда он запутывается. Приходится вновь разъяснять, что если бы вопрос касался только веры, то мы с Шомриным не встретились бы.
— Вы говорили о том, что вас даже арестовывали за помощь партизанам. Сколько противоречий!
— Для господа бога, для суда небесного противоречий нет. А вы судите, как хотите.
Допрос Шомрина прекращаю. Зачитываю протокол.
— Все правильно записано?
— Правильно.
— Прошу подписать.
— Подписывать не стану — грех.
Не надо. Пишу справку, по какой причине Шомрин отказался от подписи.
Шомрина уводят.
Не намного я продвинулся в расследовании, не намного. Если так и дальше пойдет, то... Что же делать? Заказываю срочный разговор с Леоновым. Жду. Звонок. Беру трубку. Голос дежурного:
— Белогорск, Белогорск!
— Пригласите Леонова, — прошу, поздоровавшись.
— Леонов в командировке, — доносится издалека. — Самолетом улетел... По вашему делу...
По моему делу! Значит, открывались какие-то новые обстоятельства...
Крушение веры
— Николай Алексеевич?! Здравствуйте! — слышу я в трубке знакомый голос. Нина Ивановна, главврач больницы, звонит мне каждый день после обхода больных. Вот и сегодня.
— Здравствуйте, Нина Ивановна! Что нового?
Сколько раз я задавал этот вопрос, надеясь услышать от нее то, чего жду с первого дня приезда в Белогорск: разрешения допросить Симу Воронову.
— Новое есть! — раздается в трубке. — Сегодня вы можете поговорить с Симой. Но не допрашивать. Вы слышите?